Книга Королева викингов - Пол Андерсон

Когда люди несли его по тропинке, из дома вышла Гуннхильд. Рыбаки остановились, чтобы приветствовать ее. Она стояла некоторое время под соленым ветром, слушая гром прибоя, а потом спросила:

— Что вы собираетесь сделать с ним?

— А то же самое, что всегда делаем с такими, госпожа, — ответил один из рыбаков. — Выроем ему могилу. У нас есть неподалеку особое место как раз для этого.

— Нет, — ответила она. — Этот человек должен получить кое-что получше.

Она заставила их переодеть его в хорошую одежду, за которую щедро заплатила, и похоронить его на мысу Голова Рора, чтобы он мог видеть море, которое было его жизнью. Прежде чем люди начали зарывать могилу, Гуннхильд положила на грудь мертвецу золотой браслет.

— Тот, кто его украдет, через несколько дней умрет недоброй смертью, — предупредила она.

На могилу взгромоздили большой валун и зарезали петуха, которого тоже купила Гуннхильд. Слишком большое жертвоприношение могло заставить задуматься о том, что их не касалось. Кроме того, золотой петух в Асгарде и черный петух в Хельхейме должны были в неведомый день, когда наступит конец мира, разбудить мертвецов, чтобы они вступили в бой.

К тому времени, когда все было закончено, солнце уже спустилось низко к горизонту, и по земле легли длинные тени.

— Идите домой, — приказала Гуннхильд. Люди подчинились и разбрелись, ощущая непонятное опасение.

Оставшись один на один с погребенным, Гуннхильд заговорила медленно и спокойно:

— Стань отныне моим заступником перед богами. Я отдала тебя им обратно, и через тебя в твоей безымянности — всех людей, которые когда-либо пропали в море — да, и мужчин, и женщин, и детей — ради морских скитаний моих сыновей и ради самих богов. — Она смотрела вверх, выше птичьих крыльев и облаков, в небесную высь. — Вы слышите меня, Один, Тор, Фрейр, Ньёрд, ваши собратья, боги, богини, эльфы, все древние, рассеянные по просторам севера? Этим человеком, который лежит здесь мертвый, силою самой смерти я связываю ваши судьбы с моей судьбой и с судьбой дома королей, который вы основали. Слушайте меня внимательно, о, боги, ибо ваши силы должны стать моими.

Она повернулась и направилась домой. Каждый шаг отдавался болью. Бесплотные скитания совершенно выматывали ее. Однако самое главное ей только предстояло, поскольку ласточка в своем последнем полете видела два флота, направлявшиеся навстречу друг другу.

Когда она открыла дверь, солнце уже зашло и начало темнеть. Свет от очага метался по изготовленным Рагнхильд гобеленам. Сама Рагнхильд пошла навстречу матери. Кошка ощетинилась, выгнула спину, зашипела и ускользнула куда-то в угол.

— Тебя долго не было, — с тревогой в голосе сказала Рагнхильд. — Ты будешь есть? Я оставила для тебя на огне котел с тушеным мясом.

— Нет, я не голодна, — ответила Гуннхильд.

— Ты уже несколько дней питаешься какими-то жалкими крохами. Ты так исхудала, что тебя скоро унесет ветром.

— Мне нужно делать много других вещей. Впрочем, меня мучает жажда.

— Принеси пиво, — приказала Рагнхильд служанке. — И мед. Ты можешь, по крайней мере, выпить капельку меда?

Гуннхильд пристально вгляделась в тонкое лицо, большие глаза дочери.

— Ты никогда не обижала меня, — сказала она, — но все же я ни разу еще не видела от тебя такой заботы.

Рагнхильд вздрогнула.

— Ты все время общаешься с неведомым.

— Потому что у меня нет иного выхода.

— А что ты на самом деле делала сегодня? Зачем?

— Это не могло ни в малейшей степени повредить тебе. Скорее, это делалось ради тех, кого я когда-то выносила под сердцем, а ты третья из оставшихся. Я хочу вернуть тебе надежду.

— Именно этого я и боюсь, — прошептала Рагнхильд.

Служанка принесла посуду. Гуннхильд быстро выпила пиво, а потом принялась потягивать мед. Огонь шипел, бормотал и то и дело заволакивался клубами едкого дыма.

— Я не понимаю тебя, — сказала она дочери.

Рагнхильд глядела в тени.

— Ты не сможешь. И никогда не согласишься отступить и смириться.

Гуннхильд протянула руку и накрыла ладонью кисть дочери. Какой маленькой она была, какой холодной.

— У меня был мой мужчина, и я буду бороться за его кровь.

— Да. У тебя все это было. — Рагнхильд высвободила руку. — А что ты собираешься делать сейчас?

— Завтра погибнет много людей, — сказала Гуннхильд. — Может быть, среди них окажется и ярл Хокон. Но, что бы ни случилось, среди них не должно быть твоего брата.

— Ты попытаешься… — Рагнхильд подняла руки; совсем немного, будто собиралась молиться. Ее голос прозвучал хрипло: — Ты убиваешь себя. Здесь уже и так слишком много призраков.

— И это говорит мне дочь Эйрика Кровавой Секиры?

Руки бессильно упали.

— Как ты пожелаешь, мать, — вздохнула Рагнхильд. — А что потребуется от меня?

— Держи своих жалких слуг подальше, — отрезала Гуннхильд.

— Как я делала это прежде. Что ж, лучше всего будет отправиться в кровать.

В свою одинокую кровать, подумала Гуннхильд, в подобие могилы.

— Доброй ночи, — пожелала она, зная, что ее пожелание не сбудется.

Дворовый работник, стараясь не попадаться на глаза, огородил очаг земляной насыпью. Гуннхильд поставила на стол пустой кубок из-под меда, взяла зажженную свечу в подсвечнике и захромала к выбранной ею комнате. В ее голове чуть слышно жужжали пчелы давно ушедших лет. Ей было необходимо то тепло, которое они несли с собой, но пить больше не следовало. Скоро ей предстояло снова покинуть свое тело.

В этой комнате не было очага, и тут царила холодная пустота ночи. Закрыв за собой дверь, Гуннхильд подумала о человеке, которого она положила на вечный отдых под камнями — если, конечно, ему предстоял отдых. Она часто заставляла себя сдерживаться, чтобы не сказать Рагнхильд, что главное знание, которое она, ведьма, ведунья, провидица, смогла получить, заключалось в том, что она не знала, что ожидает за краем жизни, а также каким был бог или какими были боги, от которых отреклась Рагнхильд.

Пусть ее братья одержат победу, снова станут королями — и они возьмут ее к себе, домой. Они найдут ей мужчину, столь же хорошего, как — нет, Эйрик никогда не стал бы ни терпеть подобных капризов, ни пытаться исцелить ее душу — как Аринбьёрн. Тогда, возможно, она когда-нибудь сможет одержать свою собственную победу над теми людьми, которых убила.

Все это пребывало ныне с Рагнхильд и с ее матерью.

Гуннхильд установила свечу на свой колдовской табурет перед распятием. Изображение, около фута высотой, было вырезано из дерева и крепилось снизу к подставке. Большая часть краски и позолоты стерлась за эти тревожные годы, хотя Гудрёд редко извлекал распятие из сундука, в котором хранились вещи, привезенные из Йорка. Почему-то, лишившись краски, фигура стала более напряженной, а пристальный взгляд более строгим. Сын с радостью отдал распятие матери, когда она попросила его об этом, решив, видимо, будто это означает, что мать не станет заниматься тем, чего он боялся.