Книга Рудольф Нуреев. Жизнь - Джули Кавана

Желая, чтобы танцовщики приобрели изящество английского стиля, Рудольф планировал вечер Аштона в Парижской опере, но хореограф отказался разрешить ставить в Париже какой-либо из его балетов. Плохо принятые гастроли труппы «Сэдлерс-Уэллс» 1954 г. оставили горькие воспоминания. Парижские критики тогда называли творчество Аштона «не слишком музыкальным»; движения пастухов в «Дафнисе и Хлое» сравнивали с «упражнениями шведской гимнастики», их костюмы с «теннисными рубашками с инженерскими брюками»[180]. «Фредди питал ужас к Парижской опере, – говорит Александер Грант. – Он думал, что французы очень высокомерно относятся к английскому вкусу». Совсем не совпадение, что ответ Аштона Рудольфу: «Может быть, не в этом году… на следующий год» – точно отражал обращенные к нему слова самого Рудольфа: «Я говорил Фреду: «Только не в этом году… Но на следующий год». Как говорится, все крепки задним умом. И Рудольф уже сожалел о том, что в свое время не позволил Аштону репетировать его в классическом танце, когда он только приехал в Лондон: «Я с презрением отверг эти отношения… Вот что развело нас». Но он не понимал той степени, в какой Аштон, по его же признанию, был «старым слоном. Я никогда ничего не забываю». Рудольф умолял Сильви Гийем посетить хореографа в надежде, что он позволит Опере поставить его «Ундину»: «Пожалуйста, навести сэра Фреда… Иди к нему и улыбайся». – «На своем слабом английском я отвечала: хорошо, попробую», – вспоминала балерина, но, по словам самого Рудольфа, результат был: «Ни в коем случае»[181].

Добиться чего-то от Энтони Тюдора также оказалось трудно. Когда Рудольф был в Нью-Йорке, он говорил хореографу, как он хотел бы поставить на сцене Парижской оперы его шедевр «Сиреневый сад», но замкнутый Тюдор «спустил ответ на тормозах». Их общей знакомой Мод Тюдор объяснял, что не знает труппу и тревожится, что танцоры не разберутся в тонкостях, требуемых по ролям. «[Рудольф] наверняка прекрасно знает, что мой подход к балету не имеет ничего общего с конвейером… так как я всегда подходил к своим постановкам… как к пьесам». Однако, когда ему обещали весь вечер в более интимной «Опера Комик», Тюдора наконец удалось убедить. Он сказал Мод: «Разговоры продолжались так долго, что время пришло. Он привык получать что хочет, и наконец он может заняться произведением того хореографа, который ему не давался. До последнего времени»[182].

Мод, которая танцевала в первых постановках двух из трех балетов («Сиреневый сад» и «Темные элегии»), поехала в Париж, чтобы воздать должное Тюдору, и жила на набережной Вольтера. Рудольфу наверняка хотелось бы, чтобы она приезжала чаще, и он говорил, что ее визиты всегда оказывались слишком короткими. «Ты приносишь свет, – говорил он ей. – Рядом с тобой люди успокаиваются». Но из-за того, что он был так занят, она мало видела его, и ей казалось, что она обременяет его друзей, которых он просил позаботиться о ней – чаще всего Дус. «Вечером она обычно забирала меня и сидела со мной… Она заботилась обо мне так же, как она заботилась о Рудольфе». Через несколько дней Мод неизменно начинала тосковать по дому на Виктория-Роуд, где она чувствовала себя ближе к Найджелу – ее чувства Рудольф прекрасно понимал. На ужине в канун Нового года на набережной Вольтера, пока другие гости разговаривали и ждали полуночи, Рудольф посмотрел на Мод, сидевшую напротив, и тихо сказал: «Нам не хватает Найджела, правда?» «От него ничто не ускользало. Он был такой заботливый… Обычно смотрел на меня и примерно в половине двенадцатого говорил: «Мод, ты устала». Кто-то сказал, что двенадцать – самое позднее время, когда ему следует мне звонить после смерти Найджела… В то время я плохо спала, и мне было бы приятно, если он звонил мне в два часа ночи. Но он не звонил, потому что ему сказали, что тогда я не смогу снова заснуть».

Мод было уже под восемьдесят; ее зрение и слух постепенно ухудшались. Она не хотела, чтобы Рудольф волновался из-за нее, ведь он сам вызывал у нее тревогу. В письме Уоллесу 8 марта 1985 г. она призывала его связаться с Рудольфом, напоминая, как ему нужна поддержка старых друзей.

«Руководить большой труппой – удел одиноких… и когда заканчиваются его долгие и трудные дни в театре (никакого отдыха под вечер, как раньше) и он возвращается домой, часто в 8 вечера или позже, он не хочет ничего, только расслабиться у телевизора, поиграть Баха на клавесине и лечь спать, хотя спит он плохо. Как всегда. И конечно, поскольку он по-прежнему больше всего остального хочет танцевать сам, он мечется по всей Франции ради двух вечеров, или едет в Вену, Венецию, по всей Италии, в Берлин, а на прошлой неделе провел даже два вечера в Стратфорде-на-Эйвоне. Он теперь живет в самолетах, больше, чем раньше, и, по-моему, никогда не отдыхает. Только гигант способен выдержать такое напряжение, а он удивляется, почему он устает. Сейчас ему также приходится – 15 дней подряд – каждый день по три часа проводить в больнице, где ему в кровь, по-моему, вводят какую-то вакцину, из-за чего ему иногда приходится вставать в 6 или 7 утра, чтобы успеть в больницу. Например, в прошлое воскресенье он вышел из дому в 7 утра, поехал в больницу на сеанс, потом сел на самолет в Модену, где у него были дневной и вечерний спектакли с маленькой группой танцоров из Оперы. Он сам участвовал почти во всех балетах («Аполлон», «Песни странствующего подмастерья» и т. д.). Потом, в 7 следующего утра, – еще один самолет, назад в больницу на следующий сеанс лечения, оттуда в Оперу на репетицию, и снова почти до 8 вечера».

Лечение, которое назначили Рудольфу, заключалось в переливании антиретровирусного препарата HPA-23 (вольфрамата антимония). 23 февраля 1983 г. в «Ланцете» появилось письмо в редакцию, подписанное девятью французскими учеными, первопроходцами в области лечения СПИДа, – среди них были Вилли Розенбаум и Люк Монтанье. В письме говорится о том, как четырем пациентам, трем из которых был поставлен диагноз СПИД в мае 1984 г., в июле начали переливать HPA-23, и год спустя все они были еще живы. Лечение не оказывало существенного влияния на их иммунодефицит, и тем не менее сокращало репликацию вируса LAV, а у одного пациента больше не наблюдалось ухудшения в его ранее стремительно прогрессировавшей саркоме Капоши. Поскольку это была первая демонстрация подавления роста LAV, результат поощрил врачей применить HPA-23 еще на одиннадцати пациентах.