Книга XX век как жизнь. Воспоминания - Александр Бовин

— Обо всем этом вы и рассуждаете вот уже полгода в своем «Разговоре по существу». Как бы вы охарактеризовали аудиторию своего цикла?

— …Стараюсь рассказывать о том, что может заинтересовать небольшой круг людей, которые не утратили желания думать. Можно сказать так: это не те, кто смотрит «Поле чудес», а те, кто читает «Литературку» или «Независимую газету». Письма приходят часто — иногда хвалят, иногда предлагают «убираться в свой Израиль».

— Вас не пугает, что у «Разговора по существу» может быть невысокий рейтинг?

— Нет. Я руководствуюсь теми критериями качества, которые заложены во мне образованием, временем, совестью…

— …Вы несколько лет работали в «Международной панораме» с Татьяной Митковой. И вот теперь Татьяна стала одним из первых женских лиц страны. Вам нравится, как она ведет программу?

— Я всегда с удовольствием смотрю на Таню, но мне кажется, что ее творческий потенциал используется далеко не на полную катушку. По-моему, она способна делать больше, чем читать текущую информацию.

— А что бы вы вообще сказали о женщинах, ведущих информационные программы? Я не раз слышала ваши колкости в их адрес…

— Почему же колкости? Это скорее недоумение. Красивая женщина — всегда великолепно. И новости приятнее воспринимать в такой очаровательной упаковке. Но я не очень уверен, что нашим милым дамам следует — интонацией ли, мимикой, подбором слов — давать оценку событиям, комментировать их. Анализ и комментарий — это уже другой жанр, не требующий телесуфлера.

— Вы много ездили по миру. Чем их новости отличаются от наших?

— Мне представляется, что, смотря информационную программу, скажем, в Лондоне или Париже, Токио или Нью-Йорке, узнаешь гораздо больше, чем из московского выпуска. Там разнообразнее сюжеты, шире их география, там материал подается объективнее, спокойнее. Я, разумеется, говорю о лучших программах…

— …Итак, Александр Евгеньевич, кто же вы все-таки по профессии?

— Разнорабочий интеллектуального труда.

— А если бы по мановению волшебной палочки появилась возможность начать жизнь сначала?

— Стал бы математиком. Это была моя первая любовь.

* * *

Примерно через месяц меня допрашивал «Московский комсомолец».

— На «TB Центре» вы ведете программу «Разговор по существу». Ваша оценка политики — проблемно-философская. Сейчас политический анализ делают совсем по-другому. Вы сознательно избавляете себя от грязи?

— Да. Меня не интересуют сплетни, интриги, слухи, катастрофы, мордобой в парламенте. Любой человек может включить любой канал телевидения и наесться этим до отвала. Я пытаюсь говорить с людьми, которые хотят думать. Работаю в естественной для меня несовременной манере. В этом и ущербность, потому что я — как ископаемый мамонт, обросший волосами и с большими бивнями, а вокруг бегают совсем другие животные.

— Вы ищете в российской политике какую-то логику. Но можно ли найти то, чего нет в принципе?

— Когда-то логику в нашей политике искали советологи, жившие далеко от нас. Достаточно было Брежневу, например, молвить руководящее слово, они старательно начинали поиски логики. Я читал это с улыбкой, потому что знал, где заканчивается и начинается каждое звено. Так вот, сейчас подобные советологи переместились к нам. Со страшной силой они ищут логику там, где ее не бывает. Логика всегда есть в шахматах, а если играют в домино… Тут с логикой сложнее. Но я не анализирую «разовые» события. Я говорю о проблемах, и здесь обязательно присутствует логика.

— Вы сказали про домино, можно еще сказать про баню и т. д. Как вы считаете, то, что сейчас у нас происходит, имеет какое-нибудь отношение к реальной политике?

— Реальной политикой вполне можно заниматься и в бане. И можно не заниматься реальной политикой, сидя за письменным столом. Если люди занимаются интригами, подковерными ходами — это уже не политика, а политиканство. Интригами можно спокойно заниматься в роскошных кремлевских кабинетах. В этом смысле баня может быть важнее кремлевских кабинетов. Важно, кто находится там и что он делает.

— С тех пор как вы работали в «Международной панораме», «9-й студии», намного ли изменилось представление о том, как делается политика? Сейчас читаешь, кто кого продал или купил, кто кого компрометирует и т. д. Раньше, конечно, невозможно было об этом говорить, хотя все это было. Или тогда политика была солидней?

— Наверное, и раньше «это» было. Но, насколько я могу судить, те давние интриги были, с одной стороны, крупнее, масштабнее, а с другой — как-то стыдливее, что ли… Не так нагло все делалось. И потом. Крупные политические акции предпринимались после серьезной работы экспертов и специалистов. В этом смысле сама методика принятия политических решений была более основательной. В странах, где уже устоялись, утряслись нормы демократической политической жизни, научились интриговать более изящно, скажем так. Менее нагло, менее кричаще. У нас же все это выходит грубо, топорно, по-хамски. Интрига — свойство неразвитой демократической жизни.

— Можете ли вы, опытный политический журналист, сказать, что нынешние вершители судеб просто не соответствуют уровню политиков, бывших, скажем, при Брежневе? Можете вы о них сказать: «Богатыри — не вы»?

— Мне трудно об этом судить. Я практически не знаю тех людей, которые ныне принимают участие в выработке решений. Внушает сомнение сам механизм подбора кадров. В прежние времена существовала налаженная система. Человек топал по ступенькам, набирался опыта. А сейчас это происходит очень быстро. В принципе я не думаю, что это большая беда. Считаю, что только молодые люди могут поднять Россию. Не страшно, что они молоды. Печально, что слишком часто на разного рода ответственных постах появляются некие пронырливые, беспринципные субъекты. Есть такой принцип Питера, который гласит: каждый чиновник когда-нибудь достигает уровня своей некомпетентности. Так вот, сейчас этот уровень некомпетентности достигается очень рано.

— У вас нет ощущения, что за пять лет службы послом в Израиле вы отстали от новейших политических рецептов и технологий?

— «Новейшие рецепты и технологии» — это старое, давным-давно известное на Западе. Не в этом дело. Просто я вернулся в другое государство. Другие порядки, другие нравы, другая методика работы журналистов. Поэтому были для меня большие психологические трудности. Да, можно было бы подсуетиться, начать трясти грязное политическое белье, изображать из себя знатока закулисной политической жизни. Но мне это неинтересно. Я решил остаться самим собой. Меня на Страшном суде не спросят, почему ты не вел передачу, как, скажем, Доренко, почему ты не писал, как Минкин, а спросят, почему не работал, как Бовин. Поэтому я и работаю, как Бовин.

* * *

Итак, я появился на телевидении, которое хотело быть продвинутым, передовым, современным, с четкой программой не продвигаться дальше собственного здравого смысла и с убежденностью, что надо уважать аудиторию, то есть не подлаживаться к нижней планке вкусов, нравов, привычек, а, наоборот, стараться эту планку поднимать. Здесь начинались корни проблемы рейтинга и, соответственно, возможных конфликтов между моими принципами и цепочкой рейтинг — реклама — деньги. Возможных, думал я, но не обязательных.