Книга Волк среди теней - Дэвид Геммел

Мужчины были коренасты и ходили с оружием непривычного вида — луками из рога и ножами из темного кремня. С каждым днем Шэнноу знакомился со все новыми жителями поселка, и особенно близко узнал мальчика Селу и темноглазую девушку по имени Куропет, которая подолгу сидела возле него, смотрела на его лицо и молчала. Ее присутствие смущало Иерусалимца, но он не находил нужных слов, чтобы отослать ее.

Выздоровление его шло мучительно медленно. Рана на виске зажила скоро, но вся левая сторона лица онемела, а силы левой руки и ноги убыли наполовину. Пытаясь ходить, он волочил ногу и часто спотыкался. Пальцы на левой руке постоянно затекали, и стоило ему подержать в них какой‑нибудь предмет дольше нескольких секунд, как руку сводила судорога, и пальцы непроизвольно разжимались.

В течение месяца Каритас приходил в хижину Шэнноу через час после рассвета и растирал ему левую руку и пальцы. Шэнноу был близок к отчаянию. Всю жизнь он привык полагаться на свою силу, и, лишившись ее, чувствовал себя беззащитным и — хуже того — бесполезным.

В начале пятой недели Каритас заговорил на эту щекотливую тему:

— Мистер Шэнноу, вы вредите себе. Ваша сила не вернется, пока вы не найдете в себе мужества бороться за нее.

— Я с трудом поднимаю руку, — ответил Шэнноу, — и волочу ногу, будто сухой сук. Так что, по‑вашему, могу я сделать?

— Вступить в бой, как вы вступили в бой с каннами. Я не врач, мистер Шэнноу, но, мне кажется, у вас был небольшой инсульт, так это называется, если не ошибаюсь. Сгусток крови закупорил сосуд мозга, вызвав легкий паралич левой стороны.

— Насколько вы в этом уверены?

— В достаточной степени. То же случилось с моим отцом.

— И он поправился?

— Нет, умер. По слабости духа сразу слег в постель и больше не вставал.

— Так как же мне бороться с таким недугом?

— Послушайтесь меня, мистер Шэнноу, и я вам покажу.

Каждый день Каритас часами заставлял Иерусалимца выполнять почти непосильные упражнения. Вначале от Шэнноу требовалось всего лишь десять раз поднять и опустить левую руку. Шэнноу поднимал ее только шесть раз — и только на восемь дюймов. Затем Каритас вложил в левую руку Шэнноу мяч из туго скрученной полоски кожи.

— Сожмите его сто раз утром и еще сто раз перед сном.

— Мне придется потратить на это весь день.

— Так потратьте весь день. Но выполните упражнение.

Каждый день после полудня Каритас заставлял Шэнноу обойти с ним поселок, что требовало примерно четырехсот шагов.

Шли недели, а состояние Шэнноу почти не улучшалось. Однако Каритас — замечавший все — радостно вскрикивал, когда рука поднималась на четверть дюйма выше обычного, рассыпался в поздравлениях и, подозвав Селу или Куропет, требовал, чтобы Шэнноу повторил движение. После чего следовали восторженные хвалы, особенно из уст девушки Куропет, которая, по выражению Каритаса, «втюрилась» в больного.

Шэнноу понимал уловки Каритаса, но его ободряла искренняя радость старика, и с каждым новым днем он упражнялся все усерднее.

По ночам он лежал на своих одеялах, сжимал мяч, считая вслух, а его мысли уносились к Донне, к каравану. Он ежечасно ощущал разлуку с ней, но не сомневался, что благодаря своему дару она может видеть его каждый день и знает, как он старается, лишь 6ы снова увидеться с нею.

Как‑то утром, когда Шэнноу и Каритас прогуливались по посёлку, Иерусалимец остановился и посмотрел на дальний холм. Листва была еще зеленой, но в середине словно мерцал на солнце золотой ливень.

— Какая дивная красота! — сказал Шэнноу. — Так и кажется, что это дерево с золотыми монетами ждет, кого бы ему озолотить.

— Здесь осенью много всякой красоты, — негромко сказал Каритас.

— Осенью? А, да! Я как‑то запамятовал, что пробыл тут так долго.

— Всего два месяца.

— Мне нужно отправиться в путь до зимы, не то все следы заметет.

— Мы сделаем для вас все, что в наших силах, мистер Шэнноу.

— Поймите меня правильно, мой друг. Я безмерно вам благодарен, но мое сердце не здесь. Вы когда‑нибудь любили женщину?

— Боюсь, что не одну. Но вот уже тридцать лет, как я никого не люблю. Чейнис вчера ночью родила дочку. Одиннадцатый младенец за это лето в моем маленьком племени. Недурно, э?

— Которая из них Чейнис?

— Высокая, с родимым пятном на виске.

— А, да! И как она?

— Прекрасно. А вот ее муж разочарован — он хотел мальчика.

— Ваше племя преуспевает, Каритас. Вы прекрасный вождь. Сколько тут жителей?

— Считая с новорожденными, восемьдесят семь. Нет, восемьдесят восемь. Я не сосчитал сына Дуала.

— Порядочная семья.

— Она была бы больше, если бы не канны.

— Они часто устраивают налеты?

— Нет. На поселок они ни разу не нападали. Не хотят согнать нас отсюда. Мы — отличный источник развлечения… и пищи. Обычно они устраивают засады на наших охотников.

— Вы как будто не питаете к ним ненависти, Каритас. Когда вы упоминаете их, ваше лицо выражает только сожаление.

— Они не виноваты в том, что стали такими, мистер Шэнноу. Причина — этот край. Я знаю, вы сочтете меня отпетым лжецом, но когда канны пришли сюда, они были обыкновенными земледельцами. Может, причиной явилась вода или нечто в воздухе — не знаю. Но из года в год это нечто изменяло их. Подарок от моего поколения! Мы всегда были щедры на смертоносные дары.

— Я знаком с вами уже два месяца, — сказал Шэнноу, — и не понимаю, почему вы так упорно настаиваете на своих небылицах. Я знаю, вы очень умны, а вы должны знать, что я не глуп. Почему же вы продолжаете играть в эти загадки?

Каритас опустился на траву и жестом пригласил Шэнноу сесть рядом с ним.

— Мой милый мальчик, настаиваю я потому, что так все и было. Но, предположим, этот край воздействовал и на меня — и это лишь фантазии, бред. Я полагаю, что говорю правду, моя память утверждает, что это правда, но ведь я могу быть и просто сумасшедшим. Так ли уж это важно?

— Для меня важно, Каритас. Вы мне нравитесь. Я у вас в долгу.

— Вы ничего мне не должны. Вы ведь спасли Селу. Однако одно меня заботит: направление, в котором двигались ваши фургоны. Вы назвали северо‑запад?

— Да.

— А намерения повернуть на восток не было?

— Нет, насколько мне известно. А что?

— Вероятно, ничего. Это странный край, и по сравнению с некоторыми его обитателями канны могут показаться воплощением гостеприимства.

— Этому так же трудно поверить, как некоторым вашим историям.