Книга Держава и топор. Царская власть, политический сыск и русское общество в XVIII веке - Евгений Анисимов

Начало сыскного дела царевича Алексея уникально. Это произошло на глазах десятков людей, присутствовавших 3 февраля 1718 года в Кремлевском дворце при отречении привезенного из‐за границы царевича от наследования престола. В тот день Петр I, по словам обер-фискала Алексея Нестерова, обращаясь к «непотребному» сыну, «изволил еще говорить громко же, чтоб показал самую истину, кто его высочества были согласники, чтоб объявил». По словам голландского резидента барона Якоба де Би, «царевич приблизился к царю и говорил ему что-то на ухо». В вопросных пунктах царевичу, написанных царем на следующий день, упоминается, что во время церемонии в Кремле Алексей Петрович «о некоторых причинах сказал словесно» и что теперь следует эти признания закрепить письменно и «для лучшего чтоб очиститься письменно по пунктам». Разумеется, решение о начале этого грандиозного политического процесса XVIII века Петр обдумал заранее.

Дело Толстого, Девьера и других в 1727 году началось также без всяких изветов. Почувствовав сопротивление некоторых вельмож своим планам породниться с династией посредством брака дочери с великим князем и наследником Петром Алексеевичем (будущим Петром II), А. Д. Меншиков составил некий не дошедший до нас «мемориал» о преступлениях одного из своих недоброжелателей – генерал-полицмейстера Петербурга А. М. Девьера. «Мемориал» стал основой указа Екатерины I о том, что Девьер «подозрителен в превеликих продерзостях, но и кроме того, во время нашей, по воле Божией, прежестокой болезни многим грозил и напоминал с жестокостию, чтоб все его боялись». Девьера арестовали и допросили с пристрастием. Он дал нужные следствию показания на других людей. Так началось дело о «заговоре» Толстого и других.

В принципе, не только верховная, но и любая другая власть имела возможность и право начать розыск по своей воле, исходя из практической целесообразности. Воеводы и другие администраторы по своей должности от имени царя без всякой челобитной, жалобы, доноса были обязаны бороться с разбойниками, грабителями и вообще ворами посредством сыска. Все такие дела можно назвать безызветными. Так, примером безызветного начала политического дела служат расследования массовых бунтов, восстаний, крупных заговоров. Однако с усилением роли политического сыска в системе власти, с кодификацией корпуса политических преступлений самодержавие гипертрофировало значение сыска (то есть внесудебного расследования) как функции любой законной власти по защите государственной и общественной безопасности. Возбуждение и ведение политических дел самой властью и только через сыск стали нормой. Превращение сыска – этого чрезвычайного метода ведения процесса – в норму связано непосредственно с оформлением самодержавного строя, с развитием характерных для него деспотических черт. При этом воля государя и донос как главные источники возбуждения политического процесса были связаны друг с другом. Ни один крупный процесс, даже если были горы доносов, не мог начаться без государева указа о начале сыска.

В истории сыска известно только несколько случаев самоизвета. Скорее всего, доносчики на самих себя были людьми психически больными или религиозными фанатиками, желавшими «пострадать» за свои идеалы. В 1704 году нижегородец Андрей Иванов кричал «государево дело» и просил, чтобы его арестовали. На допросе он сказал: «Государево дело за мною такое: пришел я извещать государю, что он разрушает веру христианскую, велит бороды брить, платье носить немецкое и табак велит тянуть». Иванов ссылался на запрещающий все эти безобразия Стоглав. Под пыткой он утверждал, что у него нет никаких сообщников и «пришел он о том извещать собою, потому что и у них в Нижнем посадские люди многие бороды бреют и немецкое платье носят и табак тянут и потому для обличения он, Андрей, и пришел, чтоб государь велел то все переменить». Иванов погиб в застенке под пытками.

После дела Варлама Левина, который с готовностью шел на муки, был издан указ Синода от 16 июля 1722 года, который можно назвать законом о порядке правильного страдания за веру. В указе утверждалось, что не всякое страдание законно, полезно и богоугодно, а только то, которое следует «за известную истину, за догматы вечныя правды». В России же, истинно православном государстве, гонений за правду и веру нет, поэтому не разрешенное властью страдание подданным запрещается. Кроме того, власть осуждала страдальцев, которые использовали дыбу как своеобразную трибуну для обличения режима. Оказывается, страдать надлежало покорно, «не укоряя нимало мучителя… без лаяния властей и бесчестия». Однако этот указ не остановил старообрядцев.

Первые правовые нормы об извете (доносе) возникли во времена образования Московского государства. В статье 18 2-й главы Соборного уложения, обобщившей практику предшествующей поры, об извете сказано: «А кто Московского государьства всяких чинов люди сведают, или услышат на ц. в. в каких людех скоп и заговор, или иной какой злой умысел и им про то извещати государю… или его государевым бояром и ближним людем, или в городех воеводам и приказным людем». Эта статья толкует извет как обязанность подданного, о чем говорит и статья 19 о наказании за недонесение, а также статьи 12 и 13 о ложном доносе. Наконец, в 15‐й главе сказано о награде за правый извет из имущества государственного преступника в размере, «что государь укажет».

В царствование Петра I прежние нормы об извете не только сохранились в законодательстве, но и получили свое дальнейшее развитие. Указы царя и Сената многократно подтверждали обязанность подданных доносить. Изданный 23 октября 1713 года указ стал одним из многих «поощрительных» постановлений на эту тему. В нем говорилось: «Ежели кто таких преступников и повредителей интересов государственных и грабителей ведает, и те б люди без всякаго опасения приезжали и объявляли о том самому е. ц. в., только чтоб доносили истину; и кто на такого злодея подлинно донесет, и тому, за такую его службу, богатство того преступника, движимое и недвижимое, отдано будет; а буде достоин будет, дается ему и чин его, а сие позволение дается всякого чина людем от первых и до земледельцев, время же к доношению от октября месяца по март».

Извет упомянут и на первых страницах Артикула воинского: «И ежели что вражеское и предосудительное против персоны е. ц. в. или его войск, такожде его государства, людей или интересу государственного что услышу или увижу, то обещаюсь об оном, по лучшей моей совести и сколько мне известно будет, извещать и ничего не утаивать». Стоит ли говорит о святости присяги для военного человека, дающего ее перед строем, и о страхе нарушения этой присяги. Не будем забывать, что закон наказывал воина еще и за неизвет.

Отдельными указами поощрялись доносы на фальшивомонетчиков, дезертиров, а также о самых разных преступлениях чиновников, подрядчиков, таможенников, судей, питейных голов и т. д. Во многих случаях изветчика ждала награда: для свободных «пожитки и деревни» или четверть имущества виновного, а для крепостных – свобода.

В практике доносительства при Петре I произошли важные изменения, после того как в 1711 году возник институт фискалов – штатных доносчиков во главе с обер-фискалом. Они находились во всех центральных и местных учреждениях. Инструкция предписывала им «над всеми делами тайно надсматривать и проведывать про неправый суд, також в сборе казны и протчего», а затем доказывать вину преступника в надежде получить награду – половину его имущества.