Книга Царский венец - Евгения Янковская

Александра Фёдоровна не решилась ничего посоветовать мужу — она доверяла его суждению, к тому же знала, что Николай может советоваться со многими, но решение всегда принимает сам, хотя его врождённая деликатность и мягкость в отношениях с людьми служат поводом для распространения слухов о его слабоволии.

Прибыв на праздник во французское посольство, Николай и Александра поняли, что поступили правильно: молодую императорскую чету встретили с такой роскошью, что сразу стало ясно, сколько трудов было вложено в приготовления к приёму. Помещение было украшено бесценными гобеленами, присланными из Версаля. Десятки тысяч роз источали нежный аромат. Но взгляд молодой императрицы скользил по всему этому великолепию, ни на чём не останавливаясь. Ей удавалось сдерживать слёзы, но на лице застыло выражение крайнего отчаяния. Она двигалась почти автоматически, а все её помыслы были устремлены к пострадавшим в страшной трагедии. Взглянув на мужа, Александра была потрясена и испугана: лицо его стало мертвенно-бледным. Такого лица она не видела у него никогда. И странным, и почти страшным показались его спокойный, ровный голос и приветливый взгляд в сочетании с этой невозможной бледностью.

Александра была рада, когда наконец по этикету они смогли покинуть французское посольство. Оставшись с Николаем наедине, она подобно исстрадавшемуся ребёнку прижалась к груди мужа.

— Аликс... — голос Николая прозвучал странно, но он замолчал, словно хотел что-то сказать, да раздумал. И она не посмела переспросить.

На следующий день императорская чета присутствовала на панихиде, в течение двух дней обходила в больницах всех пострадавших. Зрелище, представшее их глазам, буквально разрывало сердце императрицы. Она хотела отменить все празднества и выхаживать людей, но официальная программа должна была быть соблюдена. Императрица навсегда запомнила своё присутствие на государственном обеде, данном сразу после их возвращения из больницы. Она всё время тайком вытирала глаза платком, вспоминая человеческие страдания и боль, которые ей только что довелось увидеть. Император Николай выделил крупные денежные пособия семьям погибших и раненым. Но этого словно никто и не заметил, поминая лишь злополучный приём у французского посла, Французская пресса восхитилась мужеством российского императора — русская заклеймила его как жестокого монарха, презирающего свой народ. Началась война либеральной России против православного самодержавного государя. Но тогда Николай этого ещё не понимал...

Глава девятая
СЕМЕЙНОЕ СЧАСТЬЕ И НЕПОНИМАНИЕ ДВОРА.
1900 год

Есть ли под Петербургом местечко прекрасней и уютней,

чем Царское Село? Когда-то императрица Екатерина II

бросила благосклонный взгляд на царскосельский парк,

и возрос в окружении декоративных озёр и тщательно

подстриженных деревьев роскошный дворец. Затем

неподалёку от чуда архитектуры для любимого внука

Екатерины Великой выстроили новый дворец, светлый

и стройный, но Александр I Благословенный не очень жаловал его.

В этом-то дворце, небольшом и скромном по сравнению с пышным жилищем Екатерины, но более уютном, оснащённом по последнему слову техники, и обрели в полной мере личное счастье царь Николай и царица Александра. Здесь проходили дни, полные забот, важных и не очень, полные нежных чувств и тягостных раздумий, здесь росли дети и крепла любовь. И в этот тихий, скрываемый от завистливых глаз мирок доступ открыт был немногим. Здесь отдыхала Александра от жестокостей безжалостной войны — войны высшего российского общества и самовлюблённой интеллигенции против царя и царицы: слишком уж они были непохожи на них...

Аликс полулежала на диване с вязанием в руках. Она ещё не знала, кому достанется выходящая из-под её спиц шаль, но привычка дарить подарки, сделанные своими руками, оставалась в ней сильна, несмотря на то, что новые родственники явно воротили от них нос. Впрочем, как и от неё самой...

Уже прошло немало времени, и Аликс — царствующая императрица Александра Фёдоровна — прекратила задавать себе вопросы. Её синие глаза больше не наполнялись недоумением и обидой, в них не вспыхивал больше горький вопрос: «За что?» Она уже перестала повторять это в искреннем горе, когда до царской семьи доходили грязные слухи про «истеричную немку», упорно распускаемые под руководством некоторых Романовых высшим обществом, словно при дворе увлечённо играли в забавную игру: кто наиболее нелепую сплетню состряпает сегодня про жену императора. Александра научилась не плакать втихомолку — лишь грустно улыбаться, тут же прощая и забывая. Ибо ей не в чем было оправдываться перед ними.

Ольга, которой шёл шестой год, подбежала в слезах.

— Мама! Татьяна... она делает мне замечания, — залопотала девочка по-английски. — Она не должна, я старшая!

Александра ласково провела ладонью по белокурым волосам своей старшей крошки. Что бы то ни было, они всегда будут с ней, её муж и её дети — семья. И семья никогда не устанет верить ей и любить её. И так захотелось одновременно прижать к груди обеих старших девочек, у которых вышла очередная досадная детская размолвка, и сказать в который раз, как сильно-сильно она их любит! Но Татьяна, озорно посматривавшая из угла на жалующуюся Ольгу своими большими тёмно-синими глазами, явно не спешила к сестре. Маленькая Мария ползала возле Татьяны по ковру, расставляя вокруг неё игрушки. Мать улыбнулась, глядя на них.

— Не сердись на Татьяну, детка, — сказала она Ольге, — вот с таким уж характером она уродилась, что не терпит, когда рядом делают что-то, что ей кажется неправильным. Когда она вырастет, то станет более сдержанной. А ты будь доброй и не дуйся на неё, она ведь совсем ещё дитя, ты, конечно же, старшая, уже очень большая и смышлёная. Сердиться тебе совсем не к лицу. А то маленькие будут смотреть на тебя и перенимать плохое. Лучше учи их хорошему, Оленька.

Ольга внимательно всё выслушала — и горделивого выражения как не бывало. И тут же ясная и одновременно шаловливая улыбка озарила милое круглое личико.

— Угадай, что я задумала?

Иногда они развлекались так: дети задумывали слово, а мать старалась угадать его. Глядя на ставшее спокойным и мечтательным лицо старшей дочери, Аликс поняла, что она опять думает о «небесном». «Я счастливая, когда думаю о небесном», — так говорила маленькая Ольга.

— Ветер?

— Нет.

«Да, ветер всё-таки не совсем небесное».

— Облако?

Ольга, уже смеясь, отрицательно качала головой.

— Солнышко? — спросила Александра Фёдоровна, вспоминая тёплый и нежный голос мужа.

Ольга радостно закивала. Мать поцеловала её в лоб, и девочка вернулась к сёстрам. В то же время очередной приступ головной боли заставил судорожно сжаться её существо. Кто бы мог подумать, любуясь этой очаровательной женщиной с тонким ликом и гибким станом, расцветшей во всей прелести зрелой красоты, что её постоянно точит и терзает жестокая болезнь, медленно, но верно высасывающая силы? Кто бы смог поверить в это, глядя, как светятся и оживляются её выразительные глаза при дружеском разговоре?