Книга Крах каганата - Михаил Казовский

В тот же вечер он поднялся в детскую и увидел Сарру, накануне утром привезённую с мамками и няньками из Хазар-Калы. Девочка значительно выросла за минувший год, сделалась серьёзнее и спокойнее. Очень походила на мать — то же дерзкое выражение глаз и губ, несколько массивная нижняя челюсть и нежнейшая смугловатая кожа. Поклонилась в пояс, посмотрела в лицо Иосифу и спросила:

— Вы в печали, папенька? Не моё ли внезапное появление в Семендере огорчило вас?

Он приветливо улыбнулся и поцеловал её в лоб. Ласково погладил по голове — вьющимся светлым волосам, заплетённым в косичку с лентой. С теплотой сказал:

— Что ты, милая. Как могу я не радоваться твоему прибытию? Мы друг друга любим, не правда ли? — Царь присел на скамеечку и приблизил дочку к себе; та немало смутилась — ведь отец никогда к ней не проявлял особого интереса, не играл и не брал с собой на увеселительные прогулки. — А взгрустнулось мне потому, что сижу тут, как сыч в дупле: без родных и близких. Вот и вздумал тебя проведать: хорошо ли за тобой ходят, нет ли в чём нужды?

— Слава богу, всего в достатке, — поклонилась Сарра.

— Расскажи мне теперь про маменьку: как она прощалась с тобой? Только не забудь ничего, говори подробно.

На глазах у девочки выступили слёзы:

— Перед смертью посетила меня и велела не забывать, поминать в молитвах. Подарила на память это вот кольцо с драгоценным камушком, — и она извлекал из-под горловины туники перстень на цепочке.

Царь его внимательно разглядел, взвесил на ладони, вроде бы прикидывал — сколько оно потянет, но не посягнул, отнимать не стал. Только задал самый главный вопрос:

— Как тебе показалось, милая: выглядела маменька хворой?

У малышки пролегла на лбу складка:

— Нет, пожалуй. Может быть, бледнее обыкновенного. Но пришла сама и держалась твёрдо. А наутро прибегает Тамара: маменьки не стало! Я вначале не верила, всё кричала криком: покажите её немедля, я желаю сама увидеть!

— Ну? И показали?

— Да, на дрогах. Только в саване с головы до пят, и не разрешили дотронуться, посмотреть и поцеловать... Увезли из крепости... Вы считаете, папенька, будто бы её умертвили?

Он поддел указательным пальцем подбородок Сарры и ответил весело:

— Не исключено.

— Отчего же вы тогда оживились? Разве это радостно? — удивилась дочь.

Государь стёр с лица улыбку:

— Просто сопоставил с речью дознавателя. Обстоятельства совершенно сходятся... Очень хорошо.

У неё обиженно выдалась вперёд нижняя губа:

— А по мне, так нехорошо. Вы убили братцев; маменьку и меня от себя услали, и она преставилась. Плохо всё! Не по-божески. Не по Заповедям Святым! — но потом смутилась, опустила глаза.

Он проговорил:

— Цыц! Молчать. Ничего не знаешь и судить не смеешь. Ибо сказано: «Не судите да не судимы будете!»

А бедняжка ответила с неожиданной резкостью:

— Вы нас бросили, выбрали себе другую жену, обрекли на горе... Нет, не я, но Всевышний осудит вас. В Йом Кипур, страшный День Искупления, Судный день! — Всю её начало трясти, слёзы побежали из глаз, и гримаса отчаяния исказила прелестное личико.

Царь поднялся, отшвырнул скамеечку, грозно произнёс:

— Ну, до Йом Кипура надо ещё дожить. А сейчас распоряжаюсь я. И моей воле будешь ты подвластна! Вот моё решение: дни свои коротать станешь вдалеке от Итиля — в городе Дорос на Тавриде! На краю хазарской земли! Без моей любви и внимания! Ты противна мне. Дочки больше нет у меня. — И ушёл, громко хлопнув дверью.

Девочка легла на ковёр и бесстрастно прошелестела:

— Мама, маменька, до чего же больно! Ах, зачем вы меня покинули — и с собой не взяли в лучший из миров?..

10

С детства Ирина знала — по рассказам и книжкам — сколь прекрасен город Константинополь. Он стоит на Босфоре и собой олицетворяет силу православного мира. И считается Новым Римом — греки называют поэтому всю свою империю «Романией», а её язык (новогреческий, утончённый) — «ромейским». Здесь живёт Патриарх — равный по могуществу Папе Римскому. Здесь живёт император, и его дворец — знаменитый Вуколеон — не сравнится по красоте и масштабности ни с одним из дворцов западных монархов. А Святая София! Что за чудо этот собор — беспримерный, фундаментальный, поражающий абсолютно всех, кто в него вошёл, — золотом, мозаикой, фресками, паникадилами, высотой колонн и величиной купола, неохватного взглядом... А библиотека с сотнями и сотнями тысяч томов и свитков! А Константинопольский университет с богословским и юридическим факультетами!.. В общем, не просто город, а почти что восьмое чудо света!

И когда бывшая царица Хазарии оказалась на пристани Золотого Рога и затем в колонне рабов, стукая по тёсаным камням мостовых деревянными подошвами сандалий, прошагала по улицам этого старинного мегаполиса, удивляясь его домам, ипподрому и зоосаду, утвердилась в мысли: да, Итиль и Магас, вместе взятые, — захолустные деревеньки по сравнению с грандиозной столицей Византии! И народ на площадях выглядел под стать. Нет, конечно, и здесь хватало нищих, оборванцев, попрошаек-мальчишек, портовых проституток и кликуш-юродивых; так же, как в Шахрастане, от торговых рядов доносились зычные крики зазывал и воняло рыбой; но зато наряды аристократии, конные повозки и паланкины, облачение воинов потрясали изяществом, утончённостью и богатством. Дорогим паволокам, вышитым согдийским шёлком, и узорной китайской саржи не было числа! Даже невольничий рынок, находившийся на площади Тавра, не производил впечатления ямы или помойки; правда, тут же, на этой площади, продавали не только людей, но и овец, что подчёркивало полное тождество рабов и животных; но сидели пленники, ожидавшие торга, не на голой земле, а на лавках, и от солнца их защищал полотняный тент; рядом бил фонтанчик с водой — можно подойти и напиться; а нужду справляли в специальных отхожих местах, не у всех на виду, за перегородкой из дерева, нависавшей над выгребной ямой.

Путешествие по Чёрному морю сблизило Агузат и Ирину. Всю дорогу от Семикаракора их всего дважды выводили из трюма проветриться — у Самкерца на берегу Керченского пролива и у Херсонеса Таврического (около современного Севастополя в Крыму). Если бы опальная государыня знала, что в Самкерце, в доме у тархана Песаха бен Хапака, обитает её невредимый и живой сын Эммануил! Впрочем, вероятно, и лучше, что не знала; материнское сердце лопнуло бы от горя — быть поблизости и не смочь увидеться, — разве это вынесешь?! С Агузат делили одну циновку. Ели из одной миски и старались, в меру возможностей, содержать тело в чистоте. Но, конечно, к Константинополю далеко не благоухали, а туники из белых превратились в коричневые, да ещё и с разводами! Об итильских банях, притираниях и душистых маслах оставалось только мечтать, как о чём-то далёком и несбыточном.

— Это верно, что ты царица? — интересовалась подруга и смотрела на неё с подозрением.