Книга Депеш Мод - Сергей Жадан

Чапай худой и сосредоточенный, на нас он внимания почти не обращает, сидит себе, нога на ногу, читает какую-то партийную пропаганду, на нём старая майка, кеды и спортивные штаны, к тому же, он носит очки, среди наших знакомых не так и много людей, которые носят очки, хотя, может, это он для понта, не знаю.

— А где он может быть, не знаешь? — спрашиваю я.

— Не знаю.

— Он тебе ничего не говорил?

— Не говорил.

— Хуёво, — говорю я. — У него отец погиб.

— Отчим, — поправляет меня Собака.

Чапай молчит.

— А он у тебя вещей своих не забывал? — спрашиваю я дальше.

— Не забывал.

Так можно говорить без конца, он мантрами какими-то говорит, начитался Энгельса и не воспринимает нормальной информации, эти новые коммунисты, у них свой замороченный дзен, так вот просто и въедешь, а въедешь — не выедешь, будешь пробуксовывать в глубокой разъёбанной колее марксизма-ленинизма, не понимая, что к чему.

— Что-то читаешь? — вдруг спрашивает у него Вася.

— Да так, — отвечает Чапай. — Подкинули тут пару книг. Перечитываю.

— Угу, — говорит Вася, всё-таки они единомышленники, мы тут пытаемся не мешать.

— Можно мы у тебя его подождём?

— Можно.

— У нас бухло есть.

— У меня тоже, — показывает Чапай на свой аппарат. — Только я не пью.

— Что так?

— Триппер.

— Правда? — Я кладу книгу назад на подоконник. — Где же это ты?

— Да прямо тут, на заводе, — спокойно отвечает Чапай.

— На заводе?

— Ага.

— Что — прямо в цеху?

— Ага.

— У вас же тут одни мужики.

— Ну.

— Кто же это тебя? — спрашиваю. — То есть, извини — кого это ты?

— Что — кого?

— Ну, — говорю, — ты знаешь от кого это у тебя?

— А, — произносит Чапай, — ни от кого. У меня бытовой триппер.

— Как бытовой?

— Так. Бытовой. Я же не трахаюсь вообще. Просто секонд грузили, вот и подхватил.

— Ясно, — говорю. — Вы, марксисты, просто как ангелы — не трахаетесь, не пьёте.

— Секонд грузите, — добавляет Собака.

— Слушайте, — говорит Чапай очевидно чтобы перевести тему, — а у вас бабки есть?

— А что? — настораживается Вася.

— Можем съездить к цыганам, взять драпа. Посидим, подождём вашего Карбюратора. А то так без понтов сидеть, я же не пью.

— Ну, — произносит Вася, — можно и съездить. Думаешь, он появится?

— Кто его знает, — говорит Чапай, — Может, появится, может, нет. Вам, кстати, шмотки не нужны? Там джинсы, кроссовки. Правда из секонда…

14.00

За такси соглашается платить Вася, он, похоже, вконец обломался делать бизнес на водяре, не такой он, очевидно, человек, не может делать деньги на святом, потому мы выходим за Чапаем — Чапай, Вася и я, Собаку оставляем возле аппарата, типа поддерживать костёр, чтобы он сторожил и время от времени подставлял под змеевик новую колбу, Чапай показал ему как, но строго приказал из колбы не пить, мол, негигиенично, ты бы молчал уже, — говорит ему Собака, — триппероносец хренов, они заводятся, но мы их растягиваем, вернее мы вытягиваем Чапая на улицу, а там он и сам попускается — так как триппер у него и вправду есть, что тут возразишь. В принципе в этом районе такси не водятся, тут водятся экскаваторы, да и то редко, потому мы пиздячим аж к цирку, возле цирка пусто, сквозь серые плиты прорастает трава, хорошее лето задаётся, ещё бы Карбюратора на поминки отправить — вообще было бы здорово, Чапай ловит машину, водители стремаются его синих спортивных штанов, никто не останавливается, наконец он таки останавливает что-то там, и мы запихиваемся внутрь и едем к цыганам, объезжая радужные лужи.

14.40

Цыгане живут на другом конце города, за другой речкой, у них там целое поселение, харьковские цыгане по-своему воплотили в жизнь давнюю цыганскую мечту про священный цыганский мегаполис, они не стали особенно задрачиваться и там, не знаю — воевать за независимость, отбивать территории, править границы, просто заселились массово, но вместе с тем компактно, над речкой, окопались как могли и фактически растворились во вражеской восточной столице, такой призрачный Город Солнца у них вышел, город в городе, можно сказать, через их район пролегали цивильные трамвайные маршруты и даже рядом тянулась ветка метро, но на самом деле, кроме цыган, в этом районе почти никто не жил, поэтому если ты сюда попадал (хотя чего бы ты сюда попадал) и не знал, где ты находишься, ты мог бы только удивляться такому количеству цыган на улицах, то есть не то, чтобы их на улицах действительно было очень много, просто там, кроме них, на улицах нет никого, поэтому ты сразу замечал, что тут что-то не так, но не мог понять — что именно. Цыгане жили дружно и в городе окопались надолго — строили крепкие, невысокие здания из белого кирпича и из этого самого кирпича выстраивали вокруг зданий заборы, похоже было на кирпичный склад, тяжело было даже догадаться, что там делается — за этими белыми кирпичными горами, такой прикол. Антенн и радиопередатчиков цыгане не держали, рекламы в районе тоже почти не было, какой-то такой средневековый район, я думаю, что заборы такие высокие были, чтобы чума не проникла к ним во дворы, я вообще их не понимал никогда, этих цыган, а вот у Чапая тут был знакомый дилер, на глухой боковой улочке, нужно было сначала долго пилить по району, потом с магистральной улицы повернуть направо и уже там остановиться. Водитель высаживает нас, долго крутит в руках российские деньги, пересчитывает по курсу, сколько мы ему должны, загибает при этом пальцы правой руки, я, например, так считать не умею, потом говорит хорошо, хватит, мы выходим, а он быстро сбегает.

15.10

И вот мы стоим среди холмов белого кирпича, деревьев почти нет, влажная земля под ногами, из-под заборов бьётся ядовитая трава, вверху из-за туч время от времени появляется солнце, и ни единого цыгана тебе вокруг. Надо же так, думаю, живут себе люди — без антенн, без передатчиков, без советской власти, даже без номеров на зданиях, интересно, как Чапай найдёт своего дилера. Но Чапай хорошо ориентируется в таких условиях, он поправляет очки, что-то там себе вынюхивает, и наконец произносит — это тут, нашёл. Мы подходим к ржавым воротам и Чапай начинает бить кулаками по ржавой набухшей поверхности, попутно рассказывая, что дилер его — Юрик — по-своему прикольный мужик, он где-то тут и родился, правда, был неблагополучным цыганом, после школы пошёл делать карьеру по партийной линии, и цыгане его прокляли, надавали по роже и выгнали с района, хоть он и сам бы оттуда свалил, поскольку ему дали хорошую квартиру в центре, он работал в Киевском, кажется, райкоме, занимался культурой, хотя, какая там культура — в Киевском-то райкоме. Как для цыгана он делал неплохие успехи и его уже собирались перетащить в обком, но тут гены у него взяли верх, и он, — произносит Чапай, — то ли что-то украл, то ли кого-то трахнул, короче, облажался, с райкома его выперли, но в партии оставили, не так у них уж и много цыган в партии было, направили по той таки партийной линии на Чапаевский завод завклубом, он там играл на баяне и вёл шахматную секцию. Когда завод стал разваливаться, Юрик держался за клуб до последнего, он уже безбожно бухал, с утра приходил в клуб, брал баян и играл что-то из Кобзона, добавляя к каждой мелодии что-то своё, цыганское. По словам Чапая, Юрик деградировал морально и физически, ссался в штаны просто на сцене клуба, спал в собственной рвоте, замотавшись в какие-то агитационные транспаранты, так длилось до тех пор, пока директор завода не забрал у него баян и не продал его на базаре, перечислив полученную, довольно мизерную, по словам Чапая, сумму в счёт внешнего заводского долга. Юрик подшился, квартиру у него ещё перед этим забрал какой-то акционерный банк, выдав ему как компенсацию левые акции, Юрик попробовал их где-то сплавить, но их, конечно, никто не брал, одно слово, жизнь сделала полный круг и Юрику не оставалось ничего другого, как вернуться в свой средневековый район, с его белым кирпичом и строгой иерархией. Хоть это и удивительно, Юрика приняли как родного, цыгане народ коммуникативный, ещё раз дали по роже и простили всё, заодно забрали его левые акции и где-то таки их продали, втюхали каким-то лохам-фермерам, хотя с Юриком деньгами не поделились, ну, это уже их дела, им виднее было. Юрик спокойно зажил в одном из кирпичных зданий за белым кирпичным забором, в центр больше не совался, даже хотел жениться, но не нашёл жены — очевидно, их средневековые законы запрещали им выходить замуж за коммунистов, хорошо,что его вообще на костре не сожгли, он понемногу включился жизнь общины, сначала торговал жвачками в киоске, потом пошёл вверх и начал торговать водярой в магазине, потом — по восходящей — перешёл на драп, и уже просто сидел дома, кому надо — продавал целебное зелье, кому не надо — того посылал нахуй и стрелял из берданки из-за кирпичного забора, подняв мост и затопив рвы водой, Чапая он помнил ещё по работе в клубе, Чапай был постоянным клиентом, хотя он нам чего-то явно не договаривал, по крайней мере мне так показалось, вот.