Книга Моя навсегда - Татьяна Веденская

– Конечно.

Я замерла, мои губы приоткрылись, но я этого даже не заметила. Мое сердце билось. Чего я ждала? Что он позовет меня на свидание, вот чего я ждала! Но Дмитрий Евгеньевич стал расспрашивать меня о своем сыне. Как тот живет, кто его друзья, хорошо ли водит мотоцикл, не слишком ли рискует («Потому что, знаете ли, дорогая София Олеговна, на наших столах мотоциклисты появляются с печальной регулярностью. Целиком – или только их сердца в качестве сменной запчасти»).

– Он очень аккуратно водит! – соврала я, пугаясь самой идеи, что мой Митька может пострадать или даже умереть и оказаться чьим-то сердцем.

Дмитрий Евгеньевич внимательно меня разглядывал. А мне он вдруг показался каким-то далеким и размытым. Я вспомнила, как осенью Митька показывал мне, как лихо может ехать на одном заднем колесе. Мотоцикл вставал на дыбы, как дикий, необъезженный мустанг, а мне все время казалось, что он опрокинется, рухнет на Митю и его раздавит.

– Вы сильно побледнели. Сейчас. Дайте, я вам давление измерю, – зазвучал голос издалека.

– Не надо, – засопротивлялась я.

Но врач есть врач, меня усадили в кресло, осмотрели, измерили мои жизненные показатели, оценили, признали допустимыми. Из оцепенения меня вывел какой-то мерзкий запах. Нашатырь.

– Я не хотел вас расстроить, вы слишком впечатлительная девушка. Черт, я так привык к людям, умеющим держать удар, что просто не рассчитал.

– Ничего. Я понимаю, – кивнула я.

– Вы всех и всегда понимаете, моя интересная София Олеговна. Такое всепонимание – опасная штука. Люди будут привязываться к вам, думая, что вам небезразличны. А для вас это – только фигура речи.

– Отчего вы так решили? – сжала губы я. – И хватит уже совать мне под нос эту ватку. Я сейчас из-за нее отключусь.

– Извините, – пробормотал он и выкинул нашатырь в мусорку. – И вообще, я очень благодарен вам за все – за встречу, за информацию, за возможность хотя бы обманом снова войти в жизнь моего собственного сына. Какая жалость, что это – единственная для меня возможность. Это несправедливо, не считаете?

– А почему он вас ненавидит? – спросила я.

– Ненавидит? Я надеялся, что ненависть – это слишком крепкое слово. Впрочем, вы правы. Как еще это назвать? Не знаю почему. Мне кажется, он думает, что ненавидит меня, потому что так проще примириться с самим собой.

– Проще – что?

– Как-нибудь я вам все расскажу, но не сейчас. Договорились?

– Он говорит, что вы разбили сердце его матери.

– Он так говорит? Ну, значит, так и есть, – ответил он без тени улыбки. – Определенно, между нами есть непонимание прошлого.

– Почему?

– Что – почему? – улыбнулся он.

– Почему вы не стали хорошим отцом и мужем?

– Хорошие люди, бывает, делают вещи, за которые им потом бывает стыдно. Забывают позвонить домой. Забывают много раз. Ругаются, ссорятся, выставляют счета, претензии. Но потом перестают даже ругаться. Живут так, словно и вовсе не женаты. И вот, в один далеко не прекрасный день, оказывается, что их больше ничего не связывает. Человек понимает, что, по сути, давно уже снова один. А у него нет даже времени обдумать это. София Олеговна, поймите, с моей работой многие вещи остаются настолько за бортом, что ты даже не успеваешь их заметить. Ты, может быть, уже утопил все судно, но это тоже жизнь. И она продолжается. Простите, я что-то несу какую-то чушь.

Он подошел к кулеру, наклонился и нацедил воды.

Я подбежала и с жаром ответила:

– Нет-нет, я понимаю. Я понимаю.

– Я знаю, что вы все понимаете, София Олеговна, – кивнул он и подмигнул мне.

Его глаза затопили меня голубой водой, словно я нырнула в Средиземное море. Слова – для меня они мало что значили, мы не разговаривали, мы чувствовали каждый свое. Я чувствовала каждый его вдох, следила за каждым поворотом его головы, он же просто приходил в себя после длинной изматывающей операции. Ему было сорок два года, и он волновался за своего взрослого эмоционально неуравновешенного сына. Мне было восемнадцать, и я влюбилась первый раз в жизни.

Каждый из нас проходил свой квест.

Нет, не первый мужчина в моей жизни. Но все равно первый. Это не объяснить, но разница между тем, что случалось со мной в прошлом, и тем, что происходило, была такой же, как между бумажными самолетиками и стаей летящих на юг белоснежных лебедей. У меня были другие мальчики. В школе, в Солнечногорске – несерьезно, скорее ради эксперимента. В институте – серьезнее и дольше, почти полгода, почти роман. Во всяком случае, мы с ним решили, что все настолько «оно», настолько правда и как у взрослых, что стоит даже заняться сексом. Все было нелепо и неуклюже, но умилительно. Мы сделали это в квартире нашего однокурсника, в чужом доме в Бибиреве, на чужом диване, который мы даже не смогли разложить – испугались сломать. И от этого было только еще стыднее, но не отступать же. Потом мы принимали вместе душ, и вода протекла на пол, и мы вытирали ее полотенцами. Все было ужасно, но мы смеялись, обнимались и целовались. И нам было хорошо в тот день.

Через какое-то время именно я оставила его, как он говорил, безо всяких причин. Он перенес это тяжелее, чем я ожидала, мой первый мальчик. Измеряя все собственным равнодушием, я не понимала, почему он уходит, стоит мне только появиться в столовой, почему называет меня стервой. Когда мы сталкивались в институтских коридорах, до сих пор делали вид, что не видим друг друга. Или, к примеру, если он разговаривал с Женей, моей подругой, и подходила я, он бледнел, разворачивался и уходил, не потрудившись даже попрощаться с собеседницей. Теперь я вдруг подумала: а что, если он при виде меня тоже чувствовал этот удар в живот и неспособность дышать? Теперь мне стало его жаль, и в этой жалости совсем не было презрения. Словно я узнала, что мы воевали на одной и той же проигранной войне.

– У него кто-нибудь есть? – спросил Дмитрий Евгеньевич.

– У кого? – переспросила я.

Дмитрий Евгеньевич насмешливо покачал головой. Конечно, он говорил о Митьке.

Я усмехнулась и кивнула.

– У него всегда кто-нибудь есть. Иногда даже по две сразу. Но вы же не об этом спрашиваете, верно?

– Верно, не об этом. Он кого-то любит?

– Он любит любовь. Кажется, так часто говорят писатели. Он любит любовь. Но Митя скорее позволяет любви любить себя. Я в жизни не видела более равнодушного к любви человека. Но это, наверное, тоже временно. Может быть, вся Митина жизнь – только до тех пор, пока не появится какая-то особенная девушка.

– Я, признаться, думал, что это вы. Особенная девушка.

– Что? – рассмеялась я. – Нет, я – нет. Я – Митин случайный попутчик, мы просто едем в одном купе на соседних полках.

– Интересный образ.

– Он придумал, – улыбнулась я, собирая в кучу фантики от шоколадок.