Книга Домашний огонь - Камила Шамси

* * *

Время от времени Аника переключала частоту. Именно так он описывал это, по-другому не умел: изменения происходили внезапно, будто задел локтем кнопку радиоприемника и на полуноте джаз сменился щелчками статики. Аника вдруг становилась грустной, или холодной, или даже сердитой, и бессмысленно было пытаться ее разговорить. Одной особенно странной ночью он проснулся под утро и увидел, что она стоит в изножье кровати и смотрит на него – и опять не мог понять, что значит это выражение лица. Он окликнул ее, и Аника сказала:

– Спи – считай, что тебе это приснилось.

Он не послушался, попытался с ней заговорить, хотел знать, что случилось, был напуган и зол на этот свой бессмысленный страх – и в итоге она ушла. Он побежал за ней в трусах и шлепанцах, убедиться, что она в безопасности, – подъехало такси, и она села в машину.

Несколько дней спустя – еще хуже. Они проводили неспешный вечер, валялись на толстом ковре, включали друг другу любимые детские песни и обменивались историями о том, как взрослели. Аника слегка его подразнивала, мол, зря он считает, будто его жизнь ближе к «норме», когда у него родители-миллионеры и об отце и матери то и дело пишут в газетах. Исчезли последние следы той странной ночной ссоры, и оба радовались возвращению счастья, оба дурачились. Она прижалась губами к его руке и выдувала трубные звуки в такт музыке, но вдруг ее телефон подал сигнал – кто-то вызывал ее в скайпе. Аника никогда не отвечала на звонки в скайпе, и по особому выражению досады на ее лице он догадывался, что звонит, как правило, Исма, но все же, услышав этот сигнал, она поспешила проверить, кто это.

– Ты же все равно не станешь отвечать. Пора избавиться от условного рефлекса, – сказал он и попытался ухватить ее за лодыжку, пока Аника вставала. Но он был так расслаблен, что даже не повернулся посмотреть, как она берет телефон. Тут как раз заиграла мелодия, которую он любил и давно не слышал, так что Эймон прибавил звук и стал подпевать. Прошло несколько секунд, прежде чем он заметил, что Аника вышла из комнаты. Он отправился ее искать, хотел извиниться за то, что увеличил громкость, когда она отвечала на звонок, наверное, потому-то она и ушла.

Ни в холле, ни в спальне Аники не было. Дверь в ванную была плотно закрыта, оттуда доносились звуки, но слов он разобрать не мог. Он подошел к двери и прижался ухом.

– Я все тут устрою, – сказала она и под конец фразы ее голос вроде бы приблизился к двери – Эймон попятился и поспешил обратно в гостиную.

Аника вернулась какое-то время погодя, глаза у нее были красные, словно она плакала, и сверкали исступленно, как у человека одержимого или обкурившегося.

– С кем ты говорила? – спросил он.

– Придет время – узнаешь, – ответила она и обхватила его обеими руками. – Скоро, с Божьей помощью, скоро.

Он чувствовал ее тяжесть – нежеланную, навязчивую. В тот момент он мог себе представить, как разлюбит ее, как захочет изгнать ее из своей жизни вместе с тайнами и странностями, перепадами настроения, вместе со всеми этими неудобствами. Но вот она отодвинулась, провела рукой по глазам – и снова стала Аникой.

– Я веду себя как сумасшедшая чуть-чуть, да? – сказала она. – Прости. Потерпи меня еще немножко. Пожалуйста.

Она притронулась тыльной стороной ладони к его щеке, никогда прежде так не делала. Он наклонил голову, прислонился виском к ее виску, в этот миг любви все препятствия казались устранимыми, даже те, что окружали ее сердце.

4

Свернувшись среди белых диванных подушек, прислушиваясь к шуму дождя за окном, Эймон смотрел, как мужчина танцует на крыше поезда, распевая – на урду, с субтитрами: если твоя голова окутана любовью, то ноги ступают в парадизе. В другой раз Эймон принялся бы подпевать, вполне разделяя эти чувства и стараясь правильно выговаривать слова, а там и Аника бы пришла, но в тот день тяжесть давила ему на плечи. Он выключил видео и снова включил другую запись: его отец выступает перед учениками брэдфордской школы, по большей части мусульманами. Среди ее выпускников – и сам Карамат Лоун, и парочка двадцатилеток, кого в том году убило американскими ракетами в Сирии. Вот он говорит, без бумажки, не стал подниматься на возвышение, ровно по центру стоит, близко от слушателей, школьный галстук подчеркивает, как мало физически изменился король выпускного бала, собственная фотография во весь экран за его спиной, разве что волосы поседели на висках да еще отчетливее проступил в лице волевой характер.

– Вы можете добиться в этой стране всего, чего захотите, стать олимпийским чемпионом, капитаном крикетной сборной, поп-звездой, ведущим телешоу, а если ничего из этого не выйдет, то хотя бы министром внутренних дел. Вы – мы все – британцы, и Британия считает нас таковыми. И большинство из вас тоже так считает. Но тем, кто все еще сомневается, позвольте сказать: не надо выделяться одеждой, образом мыслей, устарелыми формами поведения, не надо присягать на верность чуждой идеологии. Потому что в этом случае к вам будет другое отношение – не из-за расизма, хотя кое-где он еще дает о себе знать, но потому, что вы сами настаиваете на своем желании отгородиться от всех прочих в нашем многонациональном, многорелигиозном, разнообразном Соединенном Королевстве. И подумайте, чего вы себя при этом лишаете.

Прошло уже более суток после этого выступления, а СМИ все не унимались. Политики самых разных убеждений, за исключением лишь крайне правых и крайне левых, восхваляли министра внутренних дел за ту честность, и решительность, и бесстрашие, с какими он боролся и с антимигрантскими настроениями в собственной партии, и с изоляционизмом той общины, в которой вырос. Соцсети пестрели тегом #YouAreWeAreBritish, «ВыМыБританцы», а также ставили тег «волчья стая», #Wolfpack с ближневосточным вариантом #Wolfpak. «Будущий премьер-министр» – слышалось со всех сторон.

Месяц тому назад Эймон был бы счастлив и горд, но сейчас его преследовал голос отца – «не надо выделяться одеждой», – накладывающийся на быстро прокручиваемый ролик: Аника встает с молитвенного коврика, идет к нему в объятия, сбрасывая по пути всю одежду, кроме хиджаба. Если бы такая запись существовала, она бы не сумела передать самое поразительное в Анике – глубокую сосредоточенность, и то, как она внезапно, за несколько шагов, переключалась со своего Бога на Эймона, и как она отдавалась всему, что делала, словно совершенно себя не видя со стороны и не стесняясь – ни в любви, ни в молитве, ни с покрытой головой, ни обнаженной.

Открылась дверь – вошла Аника и сразу, из коридора, крикнула, что идет в душ.

Он уже не чувствовал, как в первые дни, страха, если Аника вдруг не появлялась тогда, когда он ее ждал, как не чувствовал и облегчения, когда она приходила, – он уверился, что она хочет быть с ним. И это наполняло его радостью в любое время дня, подсвечивало каждую минуту, даже когда он, распростершись на диване, вслушивался в различные звуки дождя – вот стучит в окно, а вот шлепает по листьям или звенит по кирпичам. Рядом с Аникой он научился слышать разные звуки мира.

– Слышишь, – говорила поначалу она, это было и командой, и вопросом.