Книга Марья Карповна - Анри Труайя

– А ты уже позавтракал?

– Нет.

– И я нет. Хочешь, вместе позавтракаем?

Они пошли во флигель. Стол ожидал их, уставленный множеством горшочков со всеми возможными сортами варенья, самовар шумел. Рядом с ним Алексей увидел глиняную миску, полную меда. Левушка щедро намазал им хлеб: видимо, от горя разгорелся аппетит. Он принялся шумно хлебать чай, запивая им огромные куски сладких бутербродов. Пожилая бесцветная горничная вертелась вокруг братьев. Было слышно, как позвякивают ее стеклянные бусы. Левушка отослал женщину.

– Ну вот, – произнес он, покрывая толстым слоем масла очередной круг каравая. – Ну вот, все и в порядке. Место очистилось. Маменька будет довольна.

– А ты? – спросил Алексей.

– Я тоже.

– Что, совсем не жалеешь об Аксинье?

– Почему не жалею? Конечно, жалею. Но у меня же будет Агафья.

– Нашел с кем сравнивать!

– А она милая, эта Агафьюшка. Станет обо мне заботиться. Выполнит тысячу и одно мое желание, тысячу и один мой каприз.

– И тебе этого достаточно?

– Так надо, – Левушка вздохнул с полным ртом.

Капелька меда стекла по его отвислой губе, он подхватил ее куском хлеба. Лицо его в полумраке блестело от пота. Мухи с жужжанием кружились над горшочками с вареньем. Одна села на варенье и увязла в нем.

– Ты мог отказаться, – сказал Алексей.

– От чего отказаться? От женитьбы? Или от того, чтобы отослать Аксинью? Зачем? Чтобы маменька рассердилась и заболела?.. Нет, братец ты мой дорогой, лучше бы тебе меня понять… Я не хочу держать удар, я не умею бороться… Я предпочитаю улаживать любое дело миром.

– Потому что слаб и трусишь.

– Нет, это не слабость, а мудрость.

– Губишь ведь свою жизнь.

– Напрасно ты так думаешь. Просто поступаю так, как велит мой характер. Ты человек городской, ты действуешь, ты протестуешь, решаешь, всегда торопишься. А я – деревенский парень. Мое счастье – в покое. Сказал бы даже – в том, чтобы поспать хорошенько. Я даже стоя сплю. С открытыми глазами. Ничего не делать, ни о чем не думать, ждать, пока время пройдет… нет философии лучше этой… Ну, и не тревожься ты, Бога ради, о моей судьбе. Я знаю, что ты меня критикуешь почем зря. Думаю даже, ненавидишь. Но мне все равно.

– Ничего я тебя не ненавижу, – возмутился Алексей. – Я тебя жа-ле-ю! Я хочу помочь тебе выйти из тяжелого положения! Я тебя за уши из болота тащу!

– Никакое у меня сейчас не тяжелое положение. Оставь меня в покое – мне нравится в этом болоте!

Алексей чувствовал, как с каждой минутой растет враждебность брата по отношению к нему, хотя тот продолжал жевать, храня на лице улыбку.

– Признайся, Левушка, тебя ведь раздражает мое присутствие? Тебе жилось лучше, ты был счастливее, когда меня не было поблизости?

Лев призадумался, поцокал языком и ответил:

– Знаешь, наверное, в какой-то степени – да, так и есть… Я все время ощущаю тебя за спиной – мне кажется, что ты за мной шпионишь, осуждаешь меня, приговариваешь. Что бы я ни делал, ты – живой упрек для меня! А это, в конце концов, просто утомительно!

– Хочешь, чтобы я уехал?

– Ну-у-у… не раньше же, чем я женюсь… После свадьбы – конечно. А раньше – маменька была бы раздосадована.

– Хорошо. Но в любом случае не волнуйся: я больше не сделаю тебе ни единого замечания, не стану ничего советовать. Делай что угодно – мне плевать! Я тебя люблю таким, каков ты есть…

– И я тебя очень люблю, – сказал Левушка, поднимаясь. – Хотя у нас и нет ничего общего…

– Как же! Нет у нас общего! – усмехнулся старший брат. – А матушка?

– Знаешь, когда у нас заходит речь о ней, такое впечатление, что мы говорим о двух разных женщинах!

– Возможно, так оно и есть, – признал Алексей.

Левушка засмеялся, смешок получился какой-то зажатый и ненастоящий, потом потянулся через стол к брату и расцеловал того в обе щеки. Алексею стало противно: эти горячие и мокрые губы у кого хочешь отвращение вызовут! Притворная нежность Левушки тяготила его.

– Пожалуй, пойду, – он, в свою очередь, встал. – Спасибо за чай. И – удачи тебе в новой жизни!

Дверь почти захлопнулась за ним, когда – ударом в спину – прозвучал голос Льва:

– Из нас двоих на самом деле ты более несчастен, только сам этого не понимаешь!

Х

Сидя верхом на табуретке и зажав в зубах чубук курительной трубки, Левушка смотрел, как Кузьма рисует на двери его спальни цветы. В центр композиции художник поставил три розы в венке из незабудок. Кузьме не требовалось иметь цветы перед глазами: за то долгое время, что он писал только их, все оттенки и все формы были выучены наизусть, и теперь живописец мог бы изобразить любой букет с закрытыми глазами. Казалось, кисть едва касается дерева заостренным кончиком, но при каждом ее прикосновении появлялся новый лепесток. Левушка, зачарованный мастерством художника и точностью его работы, мысленно пожелал, чтобы Кузьма рисовал вечно, никогда не останавливаясь. С тех пор как он сослал Аксинью в деревню, наблюдение за Кузьмой стало лучшим из его развлечений. Впрочем, других не было вообще. Между тем в разлуке с любовницей он немыслимо страдал от неутоленной потребности в ласке, и аппетит рос не по дням, а по часам. Как-нибудь на днях он обманет материнскую бдительность и отправится в Степаново, там они с Аксиньей будут любить друг друга в амбаре. Это на некоторое время успокоит его. Кисть теперь перепрыгивала на палитре от одного сгусточка краски к другому. Чуть-чуть белой, немножко красной, капелька коричневой… Левушка так напряженно-внимательно следил за движениями художника, что позабыл даже о трубке. Да и когда заметил, что погасла, не стал снова раскуривать. Марья Карповна со Сметановым вернулись из леса. Теперь они совершают свои верховые прогулки без Алексея. Левушку всегда охватывало ощущение вины, когда он чувствовал облегчение от того, что матери нет дома. Но тем не менее, освобожденный хотя бы на несколько часов от ее опеки, он жил в блаженном покое. Во рту было горько: должно быть, слишком много курил. Надо бы выпить стаканчик вишневой наливки, она хорошо очищает язык. Встав и отправившись на поиски бутылки, он услышал в коридоре шелест приближающихся юбок – Агафья Павловна идет… Левушка невольно поморщился: ну, зачем она его преследует? Агафья была в своем неизменном платьице в полосочку, а к волосам – Господь ее ведает, с какой целью! – она пришпилила две ромашки…

– Я пришла посмотреть, как работает художник, – произнесла застенчиво невеста. – У нас будет так красиво!

«У нас»! Он будто об острый камешек споткнулся… И сжал челюсти так, что они чуть не хрустнули, во всяком случае, больно стало.

– Да, твои цветы, Кузьма, очень удались, – продолжала она, обращаясь к живописцу. – Можно подумать, они настоящие, живые, что их сию минуту сорвали и приклеили к двери. А в кабинете как дела?