Книга Закат империи. От порядка к хаосу - Семен Экштут

9 января 1905 г.

Какой тупой народ — ученые!

20 января 1905 г.

Л.Н: Кто знает? Может быть, было бы хуже, а может, и лучше. Доктора развелись на моей памяти, раньше люди жили и умирали без докторов. Смерть — не зло, зло — это дурная жизнь.

14 ноября 1905 г.

Этого не поймет ни один профессор. Профессора — самые глупые люди. В разговоре с американцем я произнес слова «scientific stupidity» (ученая тупость)[106].

9 апреля 1907 г.

Л.Н. сравнивал туннели (по поводу разговора о новопроведённом Симплонском) — с пирамидами, что в будущем так же будут смотреть на них. Можно довольствоваться прежними путями. Усовершенствованные пути туристам нужны (не товарам).

11 декабря 1907 г.

Л.Н. сказал:

— Как мы далеко от того, чтобы работать на себя! Что мы (наша яснополянская семья) в день используем, это 50 рабочих дней.

Разговор о «черных избах». Александра Львовна не знала, что они такое. Л.Н. ей объяснил и сказал, что они были теплее и в самом деле должны были иметь свою выгоду. Трубы не было; топили, а дым уходил открытыми дверями, пока не перегорало, потом двери закрывали. Это выкуривало всякие болезни. 50 лет тому назад белая изба была редкость[107].

11 марта 1908 г.

Л.Н:. Сегодня поезд на юг имел тридцать вагонов; что они возят? Этого я никогда не пойму: поезда товарные и обозы с вином.

12 июня 1908 г.

Наука (это не парадокс), наука — сложное невежество. Что теперь считается наукой, то будет считаться в будущем отклонением деятельности ума от здравого смысла. Я, может быть, ошибаюсь, но это мое искреннее убеждение.

5 октября 1908 г.

Л.Н. заметил: Наука ничего не может дать ни нравственности, ни религии.

27 декабря 1908 г.

В 4 часа пошли к Черткову. Там резкая беседа о том, что интеллигенты не приносят пользы народу; что быть студентом — значит быть паразитом и готовиться паразитом остаться и что борьба с правительством, приготовлением к которой они оправдывают нынешнее существование университетов (профессоров и студентов), вредная.

16 марта 1909 г.

Мужик думает своим умом, а у профессора ничего нет своего, своего ума нет[108].

23 ноября 1909 г.

По поводу задавления поездом мужика, отвозившего снег от Щекинской станции третьего дня, Л.Н. разговорился о железных дорогах:

— Так и помру с мыслью, что железные дороги вредны. Убить человека! Они для того, чтобы приехать поскорее, а спешить некуда. Непосредственные чувства. Вывозят и привозят те же товары. Можно и на лошадях.

16 декабря 1909 г.

Дмитрий Васильевич спросил Л.Н. про Мечникова. Л.Н. сказал, что у него кастрировано нравственное чувство. По его мнению, надо только смотреть за состоянием ретирад (отхожих мест. — С.Э.), чтобы микробы не попадали на растения, и тогда все хорошо.

30 апреля 1910 г.

Л.Н. про словарь:

— 99 % того, что в Энциклопедическом словаре, бывает не нужно, так как это выросло из праздной жизни.

1 мая 1910 г.

Л.Н.: Автомобили нашей русской жизни abstehen (чужды (нем.)… У иных лаптей нет, а тут автомобили (3-12 тысяч рублей).

23 мая 1910 г.

Был студент Московского университета Жилинский [Юрий, студент-медик Московского университета, член земледельческой колонии Воронежской губернии], идет пешком на Кавказ. Зашел за книжками. Л.Н. с ним поговорил. Вечером Л.Н. одобрял его: «Оригинал». И рассказал, что есть такой купец в Ельце, который на лошадях ездит в Москву: «Я не кобель, чтобы по свистку бегать»[109].

От иных толстовских высказываний, старательно записанных доктором Маковицким, веет таким дремучим невежеством, что кажется, их произносит не великий русский писатель, а тот самый купец из Ельца. Медицина делала колоссальные успехи, спасая людей от болезней, ранее считавшихся неизлечимыми. Но, естественно, не могла помочь всем страждущим: услугами врачей пользовались, прежде всего, состоятельные люди, способные заплатить за лечение. Большая часть страждущих оставалась без медицинской помощи. Это возмущало Толстого, и на этом основании он утверждал, что медицина не нужна. В пореформенной России наряду с модными артистами, беллетристами, художниками, адвокатами появились модные врачи, чьи баснословные гонорары поражали воображение современников. Казалось безнравственным, что умение излечивать болезни может сделать человека состоятельным. Казалось аморальным богатеть на человеческих страданиях. Но если дорогостоящая операция была доступна лишь очень немногим, то соблюдение элементарных правил гигиены не требовало никаких дополнительных расходов. Илья Ильич Мечников, лауреат Нобелевской премии в области физиологии и медицины и давний приятель Толстого, пытался объяснить графу, что близкое соседство отхожего места и колодца способствует росту числа инфекционных заболеваний. Рассуждения Ильи Ильича о микробах воспринимались Львом Николаевичем как досужие профессорские измышления, не имеющие никакого отношения к реальной жизни. Аналогичным образом великий писатель толковал о курных избах, топившихся печью без дымохода: их исчезновение из крестьянского быта воспринималось Толстым не как безусловное благо, а как развращающее влияние цивилизации, приносящее простому народу только вред.

Тот, кому довелось жить в пореформенную эпоху, мог наблюдать действия закона повышения потребностей: в жизни всех сословий формировались новые потребности, о существовании которых ранее не было слышно, и люди стремились их удовлетворить. Даже в крестьянской среде заметно повысилось качество жизни: избы стали топить по-белому, на смену убогим зипунам и армякам пришли добротные дубленые полушубки, зажиточные крестьяне узнали вкус чая и сахара. А хорошо зарабатывающие заводские рабочие, вышедшие из деревни и ранее не знавшие иной обуви, кроме лаптей, стали щеголять в кожаных сапогах. Далеко не каждый деревенский староста мог позволить себе такие кожаные сапоги, не говоря уже о часах с цепочкой, которыми обзаводились заводские мастера. Всё это — и новые потребности, и сапоги, и часы с цепочкой — почему-то очень сильно возмущало Толстого: «Нет, они пили чай с сахаром вприкуску и хотят внакладку»[110].