Книга Тайны седого Урала - Лев Сонин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так что первым русским людям, рискнувшим вложить свои силы и капитал в освоение уральских земель, приходилось надеяться прежде всего на себя, на свою удачливость, сметку и напор…
В эту-то пору в приграничном крае, будто по нарочитому заказу истории, появилась целая когорта отчаянных людей, которые не только решились взвалить на себя неподъемную ношу колонизации, не только не убоялись мощи ярого противодействия своей работе, но стойко и бесстрашно поволокли свой тяжкий крест, неотступно, многими годами, во всю свою жизнь, затем передавая дело детям, внукам, и достойно завершили сей подвижнический труд, облагородив и населив некогда почти безлюдное неудобье, раскрыв его уникальные природные богатства, заставив их служить людям.
Место правофланговых в этой поистине железной когорте русская история по праву отводит старинной русской семье Строгановых, богатых купцов, еще в пору правления отца Ивана Грозного примерившихся к торговле, к промыслам на северо-восточных московских рубежах. Строгановы и есть те первые русские деятели, осмыслившие и всю громадную прибыльность колонизации новых земель, и всю важность этого дела для Московского государства. Неколебимо убежденные в великом смысле своих трудов, эти люди из поколения в поколение творили пути новому хозяйствованию в здешних землях и искали сбыт производимым здесь товарам. Они основывали города, села, монастыри и строили флот. Заселяли пустовавшие земли и вели тонкую и умную политику вовлечения исконных местных обитателей в свои коммерческие предприятия.
Недаром известный исследователь их деятельности Андрей Александрович Введенский написал в 1962 году: «…в русской истории в этот и последующий периоды Строгановы являли собою более не повторившийся тип и русских Фуггеров, и русских Пизарро, и Кортеса одновременно…» Поясним: Фуггеры были в XV–XVII веках крупнейшими немецкими торговцами и банкирами, в частности снабжавшими деньгами Габсбургов, за что получали право на эксплуатацию серебряных и медных рудников в Тироле и Венгрии. Пизарро (1470–1541) — один из завоевателей Панамы и Перу, разграбил и уничтожил государство инков, основал город Лиму. Кортес (1485–1547) — служащий испанской короны, руководил завоеванием Мексики, первый ее испанский управитель в 1524 году в поисках морского перехода из Тихого в Атлантический океан пересек Центральную Америку.
А. А. Введенский глубоко прав и не вполне прав. Семейству Строгановых выпало свершить на Урале и в Сибири намного больше, нежели выпало на долю современных им знаменитых испанских и португальских конкистадоров в Америке. Строгановы не только отхватили новые территории для своего государства, но и, грамотно освоив их, умело ввели в общерусский хозяйственный оборот, сделав неотъемлемыми, полноправными и, что немаловажно, процветающими частями Русского государства.
Конечно, была у них с самых первых пор козырная карта. Освоение края начато было ими с обнаружения и запуска в разработку крупнейших месторождений поваренной соли — продукта, которого на Руси тогда катастрофически не хватало. Издавна его ввозили из западных стран, и снабжение солью населения было в ту пору постоянной головной болью правителей. И вот, накопив опыт добычи соли на Усть-Вычегодском озере, Строгановы (прослышав, видно, что за сто лет до того купцы Калинниковы наткнулись на камских берегах на богатые рассолы) рискнули обратиться к Ивану IV с неслыханной для купцов просьбой — отдать им малую, «пустую» часть новообретенных уральских земель, а уж они-то расстараются, соль на всю российскую потребу добудут. И — на счастье и России и Урала — такое прошение было удовлетворено. Конечно, тут и подкуп повлиял, и лжесвидетельство «подставленного» аборигена. Но не в последнюю очередь решение такое, по мнению А. А. Введенского, было определено и тем, что царские ставленники просто были в растерянности — что же им делать с таким свалившимся на них нежданно огромным краем, который надо ведь как-то вводить под русскую юрисдикцию, благоустраивать, и прочая, и прочая. И предлог, что, мол, места здесь «пустые», незаселенные, был просто удобной ширмой для всех. Чердынские воеводы, как и столичные власти, хорошо знали, что на отведенных Строгановым землях жило местное население — аборигены края — татары и манси, и если они не облагались податями и ясаком, то были в этом виновны местные воеводы. Чердынским воеводам было удобно сбыть со своих рук громаднейшие территории, а вместе с ними и все заботы по обслуживанию беспокойного населения…
Так; Строгановы получили простор и право для приложения своих сил и сметки.
И уж развернулись…
В роду этих деятельных людей немало видных фигур. И знаменитые организаторы Ермаковых походов Максим, Семен и Никита Строгановы, и славный помощник в делах Петра I Григорий Дмитриевич Строганов, и виднейший русский политический деятель, президент Академии художеств и попечитель строительства Казанского собора в С.-Петербурге граф Александр Сергеевич Строганов, и генерал, отличившийся в Отечественную войну с французами, Павел Александрович Строганов, и генерал-губернатор Александр Григорьевич Строганов, свою громадную библиотеку завещавший Томскому университету. Но и в этом видном ряду ярко выделяется фигура основателя многих зачинаний на уральской земле Аникия Федоровича Строганова, громадное влияние которого на века сказалось в жизни и Урала, и всей страны.
Чтобы хоть отчасти представить масштаб личности и дел Аникия Федоровича Строганова (1497–1570), попытаемся восстановить хотя бы один день из прожитых им неполных восьми десятков лет чрезвычайно насыщенной жизни.
Итак, 1560-е годы, июнь. Недавно основанный Строгановым городок на Каме-реке.
На круче камского берега высится новый, споро возведенный опытными мастерами хозяйский дом. Собственно, построен не просто дом — то ли небольшой деревянный кремль, то ли основательно укрепленные огромные боярские хоромы. Осанистая двухэтажная господская домина состояла из сложной системы башенок, горниц, светелок, покоев, сеней, клетей, подклетей. Все это нагромождение помещений было тесно соединено затейливыми переходами, плотно окружено амбарами, складами, конюшнями, людскими «чюланами», пристроями для служб и охраны.
На обширном этом подворье даже ночью не стихает копошение. Бессонно постукивают колотушками сторожкие караульщики, скрипят экипажи, ржут лошади, выводимые то ли для готовящихся спозаранку отправиться в путь обозов, то ли для гонцов, которые в любой час стремглав могут сорваться с указом в любой конец обширной строгановской вотчины. А то и в Казань, Вологду, Москву, Колу на Мурмане, Бухару: что-то купить либо, напротив, придержать свой товар до настоящей цены, сменить нерадивого, наказать ослушника. Большое дело ведет Строганов.
Сам Аникий Федорович встает еще затемно. Едва проснувшись, он привычно, оборотясь к образам, осеняет себя крестным знамением, как бы благодаря строго глядящего Спасителя за то, что уберег, дал проснуться здоровым, чтобы снова послужить ему во славу, себе не без прибыли. У Аникия с Господом сызмала свои, доверительные отношения. Пожалуй, только ему до конца и поверяет он самые тайные помыслы и ему с надеждой вверяет себя и семью свою: помоги, защити. А уж во славу Божию не одну церковь Аникий поставил и поставит еще. Но допрежь чем начать обстоятельную утреннюю молитву, разговор со Спасителем, Аникий семенит, зябко переступая босыми ногами, к открытому окошку — вслушаться в шум своего подворья, уловить его ритм, настрой. Не услышав ничего, что бы нарушало привычный разнобой обыденных звуков просыпающегося хозяйства, Строганов снова обращается к образам, покряхтывая, устраивает перед ними свои, уже прихваченные старческими хворями, колени. Творя утреннюю молитву, Строганов сосредоточенно проговаривает в себе и привычное, бессчетно уже им сказанное «Отче наш, иже еси…», и горячечную просьбу-надежду, что Господь его не оставит, не откажет — «…хлеб наш насущный дашь нам днесь…» А не откажет потому, что церкви строил, и что в церкви вклады щедрые клал, и что милостыню сирым, как ни скуп, а всегда подавал, и, главное, — по слову Христову жил. Издавна Аникий в молитвах советовался с Господом, как в старину с отцом, что с юных лет воткнул его в дела свои громадные, и как бы договаривался с ним о помощи в каждом серьезном замысле. Потому в молитве Аникия Строганова не однажды просительно протягивалось:
