Книга Тайны русской дипломатии - Борис Сопельняк

— Встань у нашего купе и никого к нему не подпускай, — придя в себя, попросил Махмасталь. — Если что, кричи: «Я буду стрелять».

В этот миг из купе проводника раздались два выстрела. Потом оттуда выскочил какой-то тип, бросился в тамбур и выпрыгнул из вагона. Когда заглянули в купе, там валялись два трупа с простреленными головами: такую своеобразную помощь оказал своим коллегам отсиживавшийся в купе бандит.

Тем временем поезд подошел к перрону. Диппочту встречал сотрудник нашего постпредства, которого, на беду, Махмасталь не знал в лицо и потому, размахивая револьвером, кричал:

— Кто ты такой? Я тебя не знаю… К почте не подходи. Убью!

Пришлось вызывать человека, которого Махмасталь знал в лицо. Сдав почту, он тут же потерял сознание… Не один час бились врачи за его жизнь, и героический дипкурьер был все же спасен.

Тем временем было проведено расследование, и оказалось, что нападавшими были братья Габриловичи — граждане Литвы, поляки по национальности. Латвийское правительство принесло официальные извинения — и на этом инцидент был исчерпан.

А Москва между тем бурлила. Похороны Нетте сопровождались невиданно массовыми демонстрациями протеста. И Теодор Нетте (посмертно), и Иоганн Махмасталь были награждены высшими на тот период боевыми орденами — орденами Красного Знамени. Но наибольшее удовлетворение у народа вызвало решение правительства назвать именем Нетте только что спущенный на воду пароход. Тогда-то и родилось широко известное стихотворение Маяковского «Товарищу Нетте, пароходу и человеку»:

В наших жилах — кровь, а не водица. Мы идем сквозь револьверный лай, Чтобы, умирая, воплотиться В пароходы, в строчки и в другие долгие дела.

ЗАЛОЖНИКИ ТРЕТЬЕГО РЕЙХА

Как ни трудно в это поверить, но на слово «война» в посольстве Советского Союза в Германии было наложено своеобразное табу. Говорили о возможном конфликте, разладе, раздоре, но никак не о войне. И вдруг поступило указание: всем, у кого жены и дети были в Берлине, немедленно отправить их в Москву «Та-а-к, — зашептались по углам супруги дипломатов, — нехороший признак, можно сказать, первый звонок. Не сегодня завтра начнется война».

Были, конечно, и более продвинутые, в основном это супруги первых лиц, которые говорили, что немцы, мол, не дураки, им еще Бисмарк запретил воевать на два фронта. Но и они примолкли, когда прозвучал второй звонок: директор школы объявил, что из Москвы пришел приказ закончить учебный год не позднее начала мая и детей немедленно отправить в Союз. А когда в Берлин стали возвращаться отпускники, и все как один без жен — их было велено оставить дома, все стало яснее ясного: вот-вот грянет война.

— Какая война? — убеждали их мужья. — А как же заявление ТАСС? Ведь в нем же черным по белому написано, что Германия неуклонно соблюдает условия пакта о ненападении.

— Плевали они на ваше заявление! — пытались раскрыть им глаза жены. — Вы лучше скажите, почему Светку с Нинкой не пустили в Берлин. Мужья приехали, а они остались дома. А детей почему в спешном порядке отправляют в Союз? А нас, баб горемычных? Мы-то уедем, а вот вас возьмут в заложники, чтобы обменять на немцев, которые сидят в Москве.

Откуда им это стало известно, до сих пор является одной из величайших тайн того времени, но случилось именно так, как предрекали эти мудрые женщины.

Между тем в Москве, несмотря на тревожные сигналы из всех европейских резидентур внешней разведки, царила ничем не объяснимая обстановка благодушия. Вот как рассказывал об этих днях в своих воспоминаниях начальник внешней разведки Павел Фитин:

«16 июня 1941 года из нашей берлинской резидентуры пришло срочное сообщение о том, что Гитлер принял окончательное решение напасть на СССР 22 июня 1941 года. Эти данные тотчас были доложены Сталину. Поздно ночью меня вызвал нарком госбезопасности Меркулов и сказал, что нас приглашает к себе Сталин. Поздоровался он с нами кивком головы, но сесть не предложил, да и сам все время разговора прохаживался по кабинету. Взяв в руки наш документ, он сказал:

— Прочитал ваше донесение… Выходит, Германия собирается напасть на Советский Союз? Что за человек сообщил эти сведения?

— Это очень надежный источник. Он немец, работает в министерстве воздушного флота и очень осведомлен. У нас нет оснований сомневаться в правдоподобности его информации, — ответил я.

После этих слов в кабинете повисла тяжелая тишина. Потом Сталин подошел к своему столу и, повернувшись к нам, жестко произнес:

— Дезинформация! Я в этом уверен. Можете быть свободны. Мы понимали, что может за этим последовать, поэтому тут же отправили шифровку в берлинскую резидентуру с просьбой немедленно проверить сообщение агента, а им был не кто иной, как один из руководителей “Красной капеллы” Харро Шульце-Бойзен, он же “Старшина”. Резидентуре на это понадобилось несколько дней. Ответ мы получили 22 июня, причем и из Берлина, и от пограничников, которые уже отражали первые удары фашистских войск».

В тот же день, в три часа утра, в берлинской резиденции посла Советского Союза раздался звонок из германского министерства иностранных дел: секретарь Риббентропа просил посла немедленно приехать в министерство. Владимир Деканозов, который занимал эту должность чуть более полугода, был хорошо известен не столько в дипломатических, сколько в чекистских кругах. За глаза его называли чрезвычайным и полномочным послом Лубянки. Этот человек с пятиклассным образованием был не только земляком, но и особо доверенным лицом Лаврентия Берии, не зря же он его тянул как по чекистской, так и по партийной линии. В 30-х годах Деканозов был и секретарем ЦК Компартии Грузии, и председателем Госплана Грузинской ССР, а позже, когда Берия перебрался в Москву, он перетащил в столицу и Деканозова, назначив его заместителем начальника Главного управления госбезопасности НКВД СССР. Но вот как ему удалось сделать Деканозова заместителем наркома иностранных дел и одновременно послом в Германии, одному богу известно!

Забегая вперед, не могу не сказать, что Деканозов оставался верным своему шефу и покровителю до самого конца и даже разделил его участь: в июне 1953-го, почти что в один день с шефом, он был арестован, а в декабре расстрелян.

Но это будет не скоро… А пока что всесильный получекист-полудипломат спешил на встречу с Риббентропом. Вернулся он через час. На вопрос встревоженных сотрудников: «Что случилось?» — Деканозов бросил короткое и страшное слово, которое давно витало в воздухе и, наконец, было произнесено вслух: «Война».

Как это ни покажется странным, больше всех это сообщение потрясло руководителя легальной берлинской резидентуры Амаяка Кобулова. В нижнем белье и тапочках на босу ногу, он выскочил из квартиры, порывался куда-то бежать, но, потеряв тапочки, сел на крыльцо, обхватил голову руками и горестно запричитал: «Вэй, вэй! Ой, вэй! Что же теперь будет?»