Книга Император, Бог и дьявол. Фридрих II Гогенштауфен в истории и легенде - Бруно Глогер

От архитектурных шедевров того времени сохранилось очень немного: дворец императора в Люцере и арка в Via Apia не далеко от Капуа, римская триумфальная арка, которую (как и многое другое) украшала мраморная плита с изображением императора. В этой дружелюбной местности между горами и морем Штауфен создал рыцарско-придворный центр управления и культуры. Царившая там иноземная роскошь уже тогда занимала фантазию современников, особенно когда о ней понаслышке рассказывали на далеком немецком Севере. Один хронист так повествует об императорском дворе в Фоггия: «Все виды увеселений были здесь к услугам гостей. Множество певчих, постоянно сменяющих друг друга, и шествия одетых в пурпур веселящихся. Множество подданных было посвящено в рыцари, другие же отмечены особыми почестями. День начинался с праздника, а когда спускалась тьма, зажигались факелы, и веселье продолжалось до утра». Заимствованные Штауфеном из восточной традиции изысканные развлечения подверглись яростной критике Папы как «служение Ваалу». В увеселительных дворцах Фридриха, где собирались только очень жизнелюбивые люди, обстановка действительно была далеко не мещанской и никто не жеманился.

Гости с удивлением слушали диковинную чужеземную музыку, смотрели на сарацинских девушек, катающихся по залам на огромных шарах. Один сюрприз следовал за другим. Звери из дальних уголков земли – от белых медведей до слонов – напоминали о том, как далеко простиралась слава повелителя, считавшего самого султана своим другом. Вскоре повсюду в Европе можно было услышать о том, что мифических христианский король-священник Иоанн (считалось, что он живет в Эфиопии) якобы прислал императору одеяние из асбеста, а «волшебнику» Михаэлю Скотусу удалось в жаркий день по желанию кайзера призвать грозу.

Сам Штауфен, окутанный легендами, находился в эти «апульские» годы на вершине своей жизни. Его внешность не была слишком импозантной: он был среднего роста, а позднее еще и располнел. Уверенность походки и непередаваемый шик создавали вокруг него ауру настоящего величия. Рыжие волосы Фридрих унаследовал от предков, но вот бороду не носил. Несмотря на свой изнуряющий образ жизни, его тело даже в жесточайших испытаниях оставалось здоровым и мощным, привыкнув к перипетиям с юности. Немало повлиял на это его излюбленный «вид спорта», соколиная охота. Позднее – в 1248 году перед осажденной Пармой – он должен был заплатить за эту страсть самым сильным военным поражением своей жизни.

Если его чувствительная гордость не была задета, Фридрих II мог быть приветливым, щедрым и великодушным. Когда же он обижался или был возбужден, то был способен на любую жестокость, безграничный произвол и коварство. В последней битве с Папой в 1243 году от него отошел город Витербо, и, несмотря на обещание дать войскам свободно отступить, там был перебит весь императорский гарнизон крепости. Тогда кайзера обуяла страшная ярость. Все попытки захватить город оставались напрасны. Вот что один из современников рассказывает о разъяренном повелителе: «Его кости не найдут покоя и после смерти, пока он не разрушит город. Даже будучи в раю, он вернется, чтобы отомстить Витербо».

Выдающиеся заслуги Фридриха лежат в сфере государственных реформ, с помощью которых он всеми средствами продолжил начатое при его дедушке Роджере II учреждение иерархии оплачиваемых чиновников. Как политику и полководцу ему нередко мешали порывистость и страстность, но нередко он добивался и весьма неожиданных успехов, которыми тоже был обязан своему динамическому темпераменту. Об этом стоит рассказать поподробнее. Он смог с выгодой использовать время перемирия, которого ему удалось добиться своей мудрой сдержанностью на переговорах в Сан Германо и в Кепрано.

Эта сильная натура не находила окончательного выхода своей энергии ни в заботах о государстве, ни в охоте. Умственные упражнения, которые удовлетворили бы и более всесторонне одаренного человека, занимали его в часы досуга. Итальянские, арабские, иудейские, испанские и греческие ученые постоянно находились при дворе, с другими же он и его придворные ученые переписывались. Например, с пизанцем Леонардо Фибоначчи, величайшим математиком средневековья, который в своем труде «Счет индийцев» ввел в Европе арабские цифры и ноль. Даже в напряженное время после неудавшегося совета в Кремоне (1226) император воспользовался коротким пребыванием в Пизе, чтобы дать Леонардо задание, которым даже сегодня специалисты занимаются на полном серьезе даже сегодня. Традиционная для сицилийского двора посредническая роль арабской философии (наиболее известные комментарии к Аристотелю средневековья принадлежат арабскому философу, юристу и медику Авиценне) возродилась с новой силой. Математика, физика, медицина и астрономия, а также вопросы философии занимали любознательного Фридриха. Он мог дискутировать и переписываться с великими учеными на восьми языках – сицилианском, латыни, арабском, греческом, древнееврейском, французском, провансальском и немецком.

Стремление к научному знанию, ведущему среди католических и аристотелевских догм к современным экспериментальным методам и критическому сомнению, все же не отвернуло его от средневековой картины мира: астрологии, алхимии и физиогномики он был также предан, как и точным зоологическим штудиям. Многолетние наблюдения за столь любимыми им соколами сделало его истинным знатоком этих птиц, равно ценимых охотниками и Запада, и Востока. Уже во время ужасной разрушительной войны с папством в последнее десятилетие своей жизни он написал учебник «Об искусстве охоты с птицами», который отнюдь не настраивает читателя на «средневековый» лад, чему знатоки не перестают удивляться через восемь веков. То, что сегодня совершенно естественно звучало бы в предисловии, тогда было немыслимым: «Цель Нашего труда – представить вещи такими, какие они есть». Тот же самый венценосный правдоискатель в 1227 году задал шотландскому философу и математику Михаэлю Скотусу вопросы о высших тайнах, которыми мог интересоваться средневековый человек. Некоторые вопросы, согласно Михаэлю, звучали так: «Сколько существует небес? Кто ими управляет? Что за пределами последнего неба, если их множество? В каком небе находится божественная субстанция, то есть Бог в его величии, и почему он сидит на небесном троне? И что делают ангелы и святые в вечности перед троном Господа? И как их зовут? Поведай нам также: Сколько кругов ада существует? Кто есть духи, обитающие там? И как из зовут? Где ад, где чистилище, и где небесный рай? Под землей, в земле или над землей?»

Улавливается сходство с вопросами схоластов, в которых речь шла о подобных проблемах. Например, вырастут ли у воскрешенных лысых людей волосы, а у беззубых – зубы. Большое отличие состоит в том, что Фридрих II спрашивал о потустороннем мире, как об экзотической стране. Можно подумать, что его совсем не интересовало спасение души, он спрашивал только, «что делают ангелы и святые перед троном Всевышнего». Как властелин своей страны этот человек действия интересовался положением дел в другом государстве, открыто и без страха, заставлявшего многих каяться в грехах и истязать себя. К сожалению, шотландец не поведал нам, что он ответил на вопросы императора.

При императорском дворе находили приют не только ученые, но и музы. Как и его отец (написавший две любовных песни) и все братья, Фридрих II был привержен искусству миннезанга, находившегося на тот момент на вершине своего развития и являвшегося модным общеевропейским течением. Он даже считался инициатором и главой той поэтической школы, которая первой начала творить на сицилианском народном языке. По провансальским образцам (так же, как и с конца 12 века в Германии) здесь появились песни на языке «volgare», том вульгарном языке, который Фридрих выучил в переулках и в порту Палермо. Этот смешанный диалект включал в себя элементы латыни, а также провансальского и итальянского языков, и считался искусственным языком. Не случайно Данте через полвека после смерти Фридриха назвал его «отцом итальянской поэзии».