Книга Таун Даун - Владимир Лорченков

* * *

Оказывается, он не утонул… Вот история! Пока мы мотали клейкую ленту вокруг собора святого Иосифа и переносили с места на место небоскребы в Мон Рояль, и перетаскивали баржи в Старом Порту, подсунув под них черные страпы… Малыш Даун плыл по водам реки Сен-Лоран. И как! Позже он рассказал мне об этом. Думаю, именно эти воспоминания стали его настоящей родовой травмой. Да, они! А вовсе не тот момент, когда он вылез на свет из чрева своей незадачливой родительницы, по глупости трахнувшейся с грузчиком Димой. Ну и разве ему не повезло? Да, конечно, и Диме повезло, но я о Малыше. Счастливчик! Для него настоящим моментом рождения стало путешествие по реке… Великой реке, широкой, как море, глубокой, как океан, и петляющей, как солдат разбитой армии, уходящий от погони. Его первым светом стало голубое сияние небес, отражавшее течение вод Сен-Лоран. А не тусклое, как в морге, мигание лампы в операционной. Его рождение приветствовали хриплыми криками птицы свободы, чайки, а не приглушенный шепот врачей, обсуждающих размер страховки пациентки. Его омыли в водах реки, а не вонючего пластикового тазика, дезинфицированного тысячу раз медсестрой из Бразилии, которая приехала в Квебек по рабочей визе. Ее заставляют мыть руки сто раз, но на работу и обратно она добирается прямо в униформе. Нет сил переодеться! Нет времени переодеться! Поэтому руки ее чисты, как вода в проруби на Крещение, а одежда – пропитана бациллами со всего света. Туберкулез, гонорея, СПИД, сифилис. Чего только нет на зеленой униформе несчастной толстожопой девчонки. Все есть! Но руки… руки она умыла, словно Пилат. Такого наш Малыш не видел… Как и рож врачей, скрытых масками, он не видел. Его приветствовали пять стихий. Солнце, воздух, вода, земля… Наконец, эфир. Сам Декарт сопровождал колыбельку с нашим Малышом, которая покачивалась в волнах – погода стояла чудесная, не штормило, даже водовороты притихли, – и что-то бормотал себе под нос. Какие-то там размышления о свободе, мыслях, существовании. Его перекрикивали чайки. Малыш улыбался. Он, впрочем, всегда улыбается. Он же даун! Малыш Даун знал, даже с самого своего рождения… настоящего рождения в водах реки Сен-Лоран… что Декарт глупец. Но молчал из чувства такта. Дауны вообще очень воспитанны. Они чуткие, нежные… как лепестки диковинного цветка, который закрывается, стоит вам на него дыхнуть. Малыш Даун знал, что тезис о мысли как доказательстве существования не выдерживает никакой критики. Чувства! Они и только они дают нам уверенность в бытии. Он дышал воздухом синего, полощущегося на ветру неба Квебека. Он смеялся брызгам воды, попавшим на его монгольское лицо. Он гукал Солнцу, склонившемуся над колыбелью. И он чувствовал притяжение Земли-Матушки, которая вышла на берег с Братцем Бобром заготовить дровишек к тяжелой зиме. И он не знал, но Знал. Он существует. Он чувствует, следовательно, он жив… есть. Он пропитан бытием, как губка – водой Средиземного моря, на дне которого она колышется, дожидаясь обнаженной ныряльщицы. Кто это? Да мать Нерона! А вот Агриппина, постаревшая, бултыхается в воде, под полной Луной, и молчит, сжав зубы, чтобы ее не прибили сверху веслом наемные убийцы. Ляжки ее дрыгаются… виден волосатый лобок… Иногда в него ныряет, словно жемчужина, лунный след. И это видит губка! А после над ней склоняется лицо бородача, сопящего под странным приспособлением в виде колокола. Это ныряльщик Македонского! Он протягивает к губке руку, и свет моря для нее гаснет. В следующий раз она расправит спину, лишь когда в нее снова хлынет вода и очнется она в ванной комнате знатного римлянина. Пахнет гарью. Усадьба горит, это бородатые и татуированные вандалы уводят скот, уводят женщин. Хозяин, в крови, лежит в мраморной купальне… свернулся, как будто в манде… Как Малыш Даун в колыбельке! Слава богу, та оказалась достаточно прочной и выдержала несколько километров пути по Сен-Лоран. После этого дала течь, начала тонуть. Малыш, не будь дурак, начал кричать, плакать. На хныканье прилетели птицы. Аисты, чайки, вороны. Полезнее всех оказалась птица чомга. Она свила гнездо из тоненьких веточек, мусора, соломы, рыбьих кишок и прочего мусора. Экологически чистого! Так что Малыш Даун с удовольствием заехал в новую квартирку на воде и поплыл по Сен-Лоран уже в ней. Мимо проплывали круизные лайнеры с сотнями тысяч китайских туристов. Те мочились в воду, хохотали и плевали. Проносились круизные катера с миллионерами-франкофонами из Монреаля. Лодчонки с туристами победнее. Даже паром с иммигрантами как-то едва не задел люльку Малыша Дауна на воде. И что же? А ничего, отвечал мне позже Малыш Даун, закурив сигару и задумчиво уставившись в окно, на серые в дождь улочки квартала Маленькой Италии, где мы с ним любили перекусить пиццей. Заходили опрокинуть в себя стаканчик винца. Люлька Малыша была очень похожа на гнездо, вот никому и в голову не приходило рассмотреть, что в нем. Несмотря на детские крики! Но с природой в Квебеке строго. Только попробуй подойди к редкому цветку ближе чем на триста метров. Штраф сто тысяч долларов! К жене, которую ты на днях пытался задушить, суд запрещает тебе приближаться лишь на сто метров. А от цветка, будь добр, отойди на триста. Природа! Это все, что есть в Канаде. Неудивительно, что они на нее молятся. Я бы даже сказал – цитируя водителя Виталика, который до сих пор выплачивает штраф за снесенную во время парковки грузовика ветку липы, – на нее дрочат. Неудивительно! На такую я бы и сам вздрочнул! Природа в Канаде очень похожа на большую глуповатую телку. Не жирную, нет… Она просто огромная. Женщина-великанша. Из тех, чьи ноги нет смысла задирать на плечи, потому что все силы уйдут на то, чтобы не уронить их, а вовсе не на… Женщина-мать Гаргантюа. Огромные сиськи, лобок, на котором хоть парад в День независимости Канады проводи, и невероятно большая жопа, огромная, как холмы Монт-Тремблан. Вот что такое природа Канады, и у нас нет ни единой причины не испытывать возбуждение, глядя на нее. Тем более она чужая! Она принадлежала индейцам, этим бедным, щуплым задротикам, которых мы вырезали, жалкие остатки засадили в резервации, воткнули в жопу по перу орла и фотографируем по праздникам. Природа Канады принадлежала индейцам. Канада принадлежала индейцам. А потом пришли мы и вырезали их, а их баб трахнули. И всю Канаду трахнули. А ведь чужую бабу трахать всегда слаще, особенно если ее мужик лежит в грязи с перерезанной глоткой. Так, кажется, еще Чингисхан говорил. Малыш Даун, с загадочным монгольским разрезом глаз, согласно кивает, мы заказываем еще винца. Он рассказывал мне о путешествии по Сен-Лоран, но уже привык к тому, что мое сознание расплывается пятном крови из-под свежеубиенного говнюка, какие каждый день попадают в криминальные хроники Монреаля. Так вот, о чем я? Канада. Индейцы, которых мы трахнули. Я говорю «мы», хотя большинство моих коллег-грузчиков с негодованием относятся к подобного рода трактовке исторических фактов. По их мнению, виноваты во всем проклятые лягушатники и сраные англичашки, которые устроили геноцид индейцев, а сейчас завозят на их место нас, новых рабов. С учетом веяний новейших времен – рабов добровольных. Но, насколько мне известно, соучастник преступления есть не кто иной, как преступник. Мы пользуемся плодами геноцида, стало быть, мы – добровольные помощники. И пускай мы становимся ими постфактум. Пускай никакой логики. Логика – вранье! Она как бред Декарта. Trois fois rien[51]. На самом деле все есть так, как ты чувствуешь. Я чувствую – мы живем на трупах, едим их еду, трахаем их баб и удобряем ими свои поля… Мы заняли чужое, взяли не свое, не по праву… Пускай лишь малую толику… Пускай не все… Так начинающему воришке дают самую малую часть добычи… Но он вор. Вор! Каждый раз, проезжая резервацию на том берегу Сен-Лорана[52], я вспоминаю об этом. Изредка из тумана по обеим сторонам дороги выглядывают мрачные люди. Бродяги с ружьями и собаками. Побирушки на своей земле, привидения. Вот кем стали индейцы! И именно они-то и создали эту землю… сотворили ландшафт ее и создали удивительную, магическую реальность, которая и называется Канадой. Хотим мы того или нет, это люди создают страны, а не наоборот.