Книга Чужие страсти - Эйлин Гудж

В обычной ситуации Эллен не была склонна к нанесению неожиданных визитов. Одной из причин, подвигнувших Абигейл нанять эту женщину, была способность последней позаботиться о массе всевозможных деталей, которыми сама Абигейл не желала забивать себе голову. Обязанности Эллен были довольно обширными: она курировала бизнес по ресторанному обслуживанию и работу фабрики-кухни на Лонг-Айленде, оказывала содействие в издании обеих книг Абигейл и линии брошюр практических советов в мягких переплетах, составляемых тщательно подобранной командой авторов под ее именем («курс домоводства для тупых», как назвал их один остряк-репортер), а в последнее время еще и отслеживала развитие линии белья для спален и ванных комнат, которая увела их в далекий ад стран третьего мира. Короче говоря, задачей Эллен было обеспечивать, чтобы все поезда отходили строго по расписанию.

Эллен была миниатюрной — рост метр пятьдесят семь, — энергичной и живой дочкой своих родителей, матери-шотландки и отца-китайца; у нее были веснушки и темно-русые волосы с явными проблесками рыжинки. Обычно невозмутимая, как настоящий мастер дзен, сейчас она была заметно взволнована. От одного этого у Абигейл тоскливо сжался желудок. Она никогда не видела Эллен такой.

— У нас проблема, — мрачно произнесла Эллен, и это прозвучало не хуже, чем знаменитое «Хьюстон, у нас проблема»[19].

Абигейл сняла шубу и бросила ее на кресло.

— Это наше обычное состояние, — вздохнув, ответила она.

— Все дело в фабрике, — продолжила Эллен тем же не предвещающим ничего хорошего тоном.

— И что теперь?

С этой фабрикой вечно были какие-то проблемы. Из-за недостатка опыта в своей прошлой жизни Абигейл оказалась совершенно неподготовленной к бесконечным задержкам, постоянной волоките и бесчисленным нечистым на руку чиновникам, которыми так богаты развивающиеся страны. И это несмотря на наличие посредников, которые, как предполагалось, должны были улаживать все эти вопросы. Но по выражению лица Эллен она видела, что на этот раз речь идет не о каком-то очередном сломанном оборудовании или неразберихе с бумагами. Здесь было что-то посерьезнее. И Абигейл с ужасом приготовилась к тому, чтобы услышать от своего исполнительного директора плохие новости.

— Прошлой ночью на фабрике случился пожар. Все уничтожено. Всех подробностей я пока не знаю, но доподлинно известно, что… — Эллен с трудом сглотнула; казалось, что она готова разрыдаться. — По меньшей мере там есть одна жертва.

3

Лас-Крусес, Мексика

— Когда я поеду в Америку, я буду жить в красивом доме с садом. Эдуардо говорит, что у всех богатых американос, на которых он работал, были свои фруктовые деревья — лимоны, апельсины, грейпфруты. Они сами фруктов не едят — это только напоказ. — Милагрос покачала головой, удивляясь такому непонятному поведению этих гринго. Но ее карие глаза все равно горели в предвкушении грядущих перемен. Она уже считала дни, когда сможет присоединиться к мужу на «земле обетованной».

Ее мать Консепсьон переложила матерчатую сумку из одной руки в другую; они с дочкой с трудом тащились по дороге на фабрику, где у них обеих, gracias a Dios[20], была работа. В сумке лежало дополнительное шитье, которое она брала на дом. Как обычно, в понедельник утром, она должна была отдать его начальнику фабрики, сеньору Пересу, чтобы тот передал его своей жене.

— Все это, конечно, очень хорошо, — сказала Консепсьон, — но сначала тебе нужно попасть в Америку. А как ты предлагаешь сделать это, если у нас нет денег? — Даже если бы ей удалось что-то отложить, продолжала рассуждать Консепсьон уже про себя, все знают, что койоты берут неслыханные суммы за переправу через границу. К тому же они настоящие воры, готовые бросить человека умирать посреди пустыни.

Огонь в глазах Милагрос угас.

— Эдуардо присылал бы нам больше, если бы на Севере не было такой дороговизны. Два доллара за буханку хлеба! И даже если у него есть работа, он все равно получает в два раза меньше, чем гринго, а иногда ему и вовсе не платят. Эдуардо говорит, что гринго совершенно лишены совести. — Она вздохнула, мгновенно забыв о фруктовом саде, сияющем автомобиле и красивом доме со стиральной машиной, которые она мечтала когда-нибудь заиметь.

Консепсьон всем сердцем сочувствовала дочери, несмотря на свое эгоистическое желание удержать ее рядом с собой хотя бы еще на год или два.

— Ох, доченька моя, mi hija. И ты хочешь, чтобы там воспитывались мои внуки? В стране, где воруют твои деньги, а фрукты оставляют гнить на земле? — Консепсьон пугала мысль о том, что дочь будет жить так далеко от нее, в стране, куда она не сможет приехать. Она понимала, что это эгоистично с ее стороны. Кто она такая, чтобы диктовать условия замужней женщине? Но она уже столько потеряла в жизни — родителей, мужа, двоих детей, которые даже не успели сделать первый вдох. И теперь, когда наступил этот час, разве она сможет перенести потерю единственного ребенка, своей дочки, которую она назвала Милагрос за то, что та была настоящим чудом?[21]

— Значит, сейчас ты беспокоишься о внуках, которые пока даже не родились? — поддела ее Милагрос, вновь проявляя свою солнечную неунывающую натуру.

В широко открытых, искрящихся глазах дочери, в ее веселой улыбке она не заметила ни тени страха за их будущее — только неуемный оптимизм молодости и ничем не омраченную любовь к мужу, которому еще только предстояло лишить ее жизненных иллюзий. Милагрос и Эдуардо поженились совсем незадолго перед тем, как он потерял работу и был вынужден искать ее на Севере. Время, которое они прожили как супруги, исчислялось не годами, а днями и неделями.

Так что Консепсьон действительно была обеспокоена. Ее тревожила мысль о предстоящем расставании, которое принесет горечь и боль. Что ее дочь знает о жизни в свои девятнадцать? Выдержит ли она, когда приедет в Америку и увидит, что дороги там вовсе не вымощены золотом, а единственная для нее возможность получить доступ в эти красивые дома — это работа с ведром и шваброй? Не в силах отделаться от грустных мыслей, Консепсьон каждую неделю откладывала для Милагрос немного денег, чтобы у нее был хоть какой-то, пусть и небольшой, задел перед ожидающими ее трудностями. Да, Консепсьон с неохотой отпускала от себя дочь, но для себя она решила, что, когда придет день расставания, у ее девочки будут для этого все условия. И когда-нибудь, Бог даст, у ее внуков будет все то, чего в свое время был лишен ее собственный ребенок: шанс поступить в колледж и возможность зарабатывать хорошие деньги.

При этой мысли Консепсьон немного воспрянула духом. Она говорила себе, что это естественно, когда мать испытывает страх перед разлукой с дочерью. Она все никак не могла привыкнуть к тому, что Милагрос является чьей-то женой. Консепсьон до сих пор удивлялась, почему такая красивая молодая девушка, которая половину парней в Лас-Крусес сводила с ума своими стройными ногами, блестящими черными волосами до пояса, живыми черными глазами и изящными скулами, достойными принцессы народа майя, выбрала себе в мужья Эдуардо. Он был на десять лет старше ее и, с точки зрения Консепсьон, ничего из себя не представлял. Но она также знала, что любовь глупа и не признает резонов. Разве сама она не бросила вызов собственным родителям, когда вышла замуж за Густаво? Теперь-то она жалела, что тогда не послушалась их. Когда чары первой любви рассеялись, она увидела Густаво таким, каким он был на самом деле: человеком, единственной привязанностью которого была бутылка и который предпочитал обществу жены компанию женщин легкого поведения и таких же пьяниц, borrachos, как он сам. С другой стороны, если бы она не вышла за него, то не родила бы этого ребенка, который был для нее дороже всего на свете.