Книга Леонид Андреев - Наталья Скороход

Герой рассказа «В холоде и в золоте» студент Саша Лавров, затерев ваксой протертые места на сапогах, да отчистив и отгладив далеко не новый пиджак, предстает пред ясные очи роскошной барыни — госпожи Вольской, чтобы попытать счастья «по публикации» — той требуется учитель для сына. Неожиданно поладив с молодой женщиной «с бледным, утомленным лицом», голодный Лавров даже получает аванс в 30 рублей, но тут как черт из табакерки на пороге появляется муж — «высокий брюнет» с «надменным, презрительным лицом» и всё, как в плохом кино, разворачивается в обратную сторону: студенту отказывают, он возвращает аванс и, «провожаемый холодным презрением», покидает роскошный дом на Литейной стороне.

Этот сюжетик из разряда «богатые тоже плачут» — молодая женщина после ухода студента сильно повздорила с мужем — Андрееву при помощи той же Зинаиды Сибилевой — не без участия, вероятно, знакомых Веры Гедройц — удалось «пристроить» в апрельский номер еженедельного иллюстрированного журнала «Звезда» для семейного чтения. Журнальчик — воскресное приложение к ежедневной столичной газете «Свет», издаваемой В. В. Костомаровым, — был, по мнению Андреева, скверным бульварным изданием. И тем не менее о первой публикации автор известил всех своих корреспондентов. «Ну, голубушка, — сообщал бедный студент своему „спонсору“ — Любочке Дмитриевой, — кажется, в моей жизни наступает поворот к лучшему». Первый литературный опыт кажется Андрееву весьма удачным: «Теперь я с уверенностью последую своей склонности и уверен, что меня ожидает успех». Надо отдать должное зрелому литературному вкусу писателя: этот хиленький, с ходульными персонажами, годный лишь для того, что нынче называется «гламурными» изданиями, рассказик он никогда не включал в список своих произведений, а в автобиографии и вовсе соврал относительно судьбы этого детища: «Я был на первом курсе в петербургском университете, очень серьезно голодал и с отчаянием написал прескверный рассказ „О голодном студенте“. Из редакции „Недели“, куда я самолично отнес рассказ, мне его вернули с улыбкой. Не помню, куда он девался».

Для биографа некоторый интерес представляет первая часть этого литературного опуса — молодой автор явно со знанием дела описывает мысли и чувства героев, пребывающих «в холоде»: «Ужинать нельзя, и без ужина обойдемся. Уж меньше, чем за пятнадцать копеек ничего не купишь. Ну, вчера не ужинал — пятнадцать копеек, сегодня не буду — тридцать, да еще на чем-нибудь сэкономлю, и можно будет купить книгу» — ясно, что гордый, но бедный Лавров испытывает те же муки, что и автор — Л. П. — под такими инициалами (Леонид Пацковский) будущий писатель впервые выступил в печати. А вот зарисовки персонажей, живущих «в золоте», сделаны явно «по представлению» — без пристального знакомства с «предметом», а потому эта часть рассказа — общее место. Короче говоря, андреевское письмо еще не только не обрело силу — в этом текстике вообще не проглядывается будущий автор «Иуды…» и «Тьмы».

Однако весной 1892 года, получив за публикацию гонорар в 20 рублей, Андреев, вероятно, уже призадумался над выгодами подобного способа «добычи» средств к существованию. Но, увы, за первым литературным опытом не скоро последует второй: вся жизнь Леонида в Петербурге состояла из судорожных «бросков» от одного занятия к другому, от полного отчаяния — к горячей надежде.

Университет не то чтобы разочаровал Андреева, но — не будучи в состоянии занять достойное его «герцогства» место среди «надевших студенческую форму и обросших бородами гимназистов», он и вовсе потерял интерес к лекциям. «Ведь я великий человек — иначе чем объяснить то, что меня никто не понимает? Ведь это удел всех великих»[56], — звучащие почти пародийно дневниковые самоутешения передают горькие мысли «бывшего герцога», так и не сумевшего «покорить» столицу империи. Но, кроме того, здесь — тоже в несколько пародийном ключе — звучат отголоски нового «умственного увлечения» Леонида — ницшеанства. «Если жизнь не удается тебе, если ядовитый червь пожирает твое сердце, знай, что удастся смерть» — самоубийца Сергей Петрович — герой будущего рассказа Андреева с помощью знающего немецкий язык товарища постигает «Так говорит Заратустра» Ницше. В 1892 году, как справедливо уточнял впоследствии Андреев, «…в России о Ницше знали только немногие, ни газеты, ни журналы ни слова не говорили о нем». Среди «серьезных людей», посещавших Веру Гедройц, был Виктор Александрович Вейншток, впоследствии как политзаключенный прошедший и тюрьмы, и ссылки, и сумасшедший дом, а в 1891 году — первый переводчик «Генеалогии морали» Фридриха Ницше на русский язык. Возможно, от него Андреев впервые услышал о Ницше? Так или иначе, стремительно восходящая звезда этого философа не оставила равнодушным и Андреева — Ницше оказался одним из немногих проштудированных им в петербургский период авторов. «Он не знал и не думал, кто такой Ницше… Он видел перед собою только мысли, облеченные в строгую мистическую форму готических букв…» Идеи философа о трагическом одиночестве и «бесчеловечности сверхчеловека», безусловно, импонировали Андрееву.

Но — в отличие от студента-ницшеанца Сергея Петровича, ставшего «пламенно верующим юным жрецом» у алтаря «нового божества» — у бедного студента Андреева на основательное погружение в серьезные книги и длительные размышления над ними оставалось не так-то много времени: его раздирали реальные противоречия жизни. Очевидно, желая вырваться из цепких лапок непокорной Зинаиды, Андреев бросается в другие романы: вернувшись на Рождество в Орел, он влюбляется в гимназистку Женечку Хлуденеву — приемную дочь начальника Орловско-Витебской железной дороги. «Как она хороша! Как бы желал я хоть на минутку прильнуть губами к ее не ведавшему ничьих поцелуев личику, к ее маленькой ручке!»[57] — записывает он в дневнике, но буквально на следующей странице клянется, что эта любовь ничуть не уничтожает его любовь к Зиночке… Мучительные отношения с этой женщиной во многом определяли жизнь Андреева в эту зиму и весну. Надо заметить, что к безденежью, неприятностям в личной жизни, отсутствию осознанной цели, философскому пессимизму, душевному и духовному одиночеству присовокуплялось и безобразное пьянство, приступы которого становились все чаще, а последствия — все мрачнее.

Зимой в Орле, пытаясь ухаживать за Евгенией Хлуденевой, он частенько являлся к девушке пьяным, а потому, как рассказывала его двоюродная сестра Соня Панова, не имел у Женечки ровно никакого успеха. «На одном вечере маскировались … на нем был китайский костюм с необычайно смешной маской. Отправились к знакомым, и там была эта девушка. Она все время над ним шутила. Он в маске объяснялся ей в любви, а она хохотала. Все это так и передано в рассказе»[58]. Действительно, в «Смехе» Андреев даже не изменил имя Хлуденевой, девушка, явившаяся в этот маскарад «богиней ночи и, вся загадочная, словно мглой, одетая черным кружевом, сверкающая бриллиантами звезд, была красива, как забытый сон далекого детства»… Слушая страстные речи мрачного Китайца, она замолкала на секунду: «Я видел… как все гибкое тело безвольно клонилось ко мне. И я увидел, увидел, наконец, как милая, жалкая улыбка раскрыла ее уста, и, дрогнув, поднялись ресницы. Медленно, боязливо, с бесконечным доверием повернула она ко мне головку, и… Такого смеха я еще не слыхал — взгляните… на себя. Сзади в зеркало… О, какой вы!..»