Книга Неразгаданная тайна. Смерть Александра Блока - Инна Свеченовская

Долгие годы Блока связывала дружба с очень неприспособленным к обыденной жизни человеком – Евгением Ивановым. Блок достаточно часто решал его проблемы и заботился о нем, как о малом ребенке. Для примера, характеризующего этого человека, можно сказать, что готовил господин Иванов себе сам, причем исключительно на спиртовке, считая ее наиболее безопасной. А то вдруг кухарка на него за что-нибудь обозлится и подсыпет в обед мышьяк. Так что лучше уж так, от греха подальше. Он был рыж весь. Рыжие волосы, борода, брови и, казалось, даже глаза. Мог молчать часами, а потом неожиданно, совершенно вне всякой связи, сказать: «Бог. Или Смерть. Или Судьба». И снова замолчать. Присутствующие только пожимали плечами. Почему Бог? Какая судьба? Но Евгений уже замолкал на следующие несколько часов.

Пяст представлял по свидетельству современников довольно-таки странное зрелище. В вечно клетчатых штанах, носивший канотье чуть ли не в декабре, он был постоянно одержим какой-нибудь идеей. То устройством колонии лингвистов на острове Эзеле, то подсчетом ударений в цоканье соловья – и реформы стихосложения, на основании этого подсчета. Отстаивал он свои идеи с маниакальным упорством, но только до того часа, как был сам ими увлечен. Нужно отметить, что остывал он довольно-таки быстро и поэтому не успевал очень уж утомить окружающих.

Вот они-то и сопровождали Блока в его кабацких разгулах. Казалось, что поэт получал особое, изощренное удовольствие от самых грязных заведений. Чистоплотный до невозможности, барственный, холеный и невероятно красивый Блок иных заведений не принимал ни душой, ни сердцем.

Вначале, как правило, друзья направлялись в «Слон на Разъезжей», затем в «Яр» на Большом проспекте, а потом… к цыганам. Если мысленно заглянуть на огонек в эти заведения, то можно увидеть… Чад, несвежие скатерти, бутылки, закуски. «Машина» хрипло выводит: «Пожалей ты меня дорогая» или на «На сопках Маньчжурии». Кругом пьяницы, хотя… немногим от них отличаются и спутники Блока. Вот только Блок… Он такой же, как обычно. Точнее, как на утренней прогулке или в своем кабинете. Спокойный, красивый, задумчивый. Он тоже много выпил, но по нему это незаметно. Вот из-за одного столика поднимается проститутка. Нет, не таинственная незнакомка, а самая обычная кабацкая шалава. Она подходит к Блоку, улыбаясь, присаживается. «О чем задумались?..» – спрашивает «девушка». – «Не угостите ли меня?» Блок обнимает ее, и она присаживается к нему на колени. Он наливает ей вина, и нежно, точно ребенка, гладит по длинным, чуть спутанным волосам. А потом что-то тихо-тихо говорит. Что именно? Да, в сущности, неважно. А может, наоборот? О том, что страшно жить в этом мире, что нет любви, что жизнь бессмысленна. Нет, прерывает он себя, любовь есть, она везде. Даже на этих окурках, затоптанных на кабацком полу, на этих испитых лицах, везде… Она как луч скользит по каждому. Девица, запрокинув голову, слушает, и по ее щеке сползает слеза. Ей кажется, что и в ее пропащей жизни еще можно многое изменить, что еще не все потеряно, и что ее ждет настоящая любовь. В этот момент в себя приходит Чулков и истошно кричит: «Саша, ты великий поэт!» Блок смотрит на него трезво и ясно. И точно так же, как всегда, медленно и чуть деревянно отвечает: «Нет, я не великий поэт. Великие поэты сгорают в своих стихах и гибнут. А я пью вино и печатаю стихи в „Ниве“. По полтиннику за строчку».

А в это время в квартире Блоков разворачивается совсем другая мезансцена. Любе все труднее и труднее адаптироваться в том странном мире, куда она попала. Нелады со свекровью становятся все сильнее. Доходит до того, что Александра Андреевна обвиняет невестку в том, что она скрывает свою беременность. Люба не понимает, откуда взялись такие сведения, ведь они с Сашей еще ни разу!.. Оказывается, мать Блока взяла привычку рассматривать грязное белье молодой женщины. Спорить с ней бесполезно. У Александры Андреевны нервы расшатаны до предела, более того, она страдает эпилептическими припадками, осложненными сердечными приступами. Ее надо щадить, ведь Саша едва ли не боготворит мать. Но и выносить общество Александры Андреевны можно с большим трудом. Женщины не понимают друг друга, да вдобавок к их непростым отношениям примешивается весьма острый соус – ревность. Мать и жена как умеют борются за любовь и внимание одного мужчины – Блока. Этого одного было достаточно, чтобы превратить жизнь семьи в сущий ад.

Однако… Это еще не был ад. А только преддверие к нему. Но пока ни Люба, ни сам Блок даже не подозревают, что их ждет впереди. И какая драма, если не сказать трагедия, в скором времени разыграется в их семействе. Но сейчас они по-своему счастливы и строят планы на будущее, как и подобает всем молодым людям. Тем более что впереди их ждет поездка в Москву. В поезде каждый из них думал о своем… Но… Среди несхожестей их мысли был человек, о котором думал и Блок, и Любовь Дмитриевна. Это Борис Бугаев. Ведь именно с ним суждено им было увидеться, и должна была открыться новая страница в отношениях этой весьма странной пары.

Десятого января 1904 года в квартире Белого начался переполох. Ждали самого Блока с женой. С утра Борис не находил себе места. Он то смотрел в окно, то подбегал к дверям в прихожей и прислушивался к каждому звуку, к каждому шороху, в ожидании гостей. Наконец раздался долгожданный звонок. Борис сорвался с места – «Блоки!»

Он выбежал в прихожую, открыл дверь и… Перед ним стоит нарядная дама. Белый поклонился и учтиво пригласил ее пройти. Дама точно выплыла из шубки беличьего меха. Высокий студент, сняв пальто, повесил его сам на вешалку и, стиснув в руках рукавицы молочного цвета, не знает, куда положить свою фуражку. Борис смущен и еще пристальнее разглядывает пару. Но, впрочем, пусть сам Андрей Белый расскажет о своих первых впечатлениях. «Широкоплечий, прекрасно сидящий сюртук с тонкой талией, с воротником, подпирающим шею, высоким и синим; супруга поэта подчеркнуто чопорна; в воздухе запах духов; молодая, веселая, очень изящная пара! Но… но… Александр ли Блок – юноша этот, с лицом, на котором без вспышек румянца горит розоватый обветр? Не то Молодец сказок, не то – очень статный военный; со сдержанными ровных, немногих движений, с застенчиво-милым, чуть набок склоненным лицом, улыбнувшимся мне; он подходит, растериваясь голубыми глазами, присевшими в складки, от явных усилий меня разглядеть; и стоит, потоптываясь:

– Борис Николаевич?

– Да. Александр Александрович?

Поцеловались. Но образ, который во мне возникал от стихов, – был иной: роста малого, с бледно-болезненным, очень тяжелым лицом, с небольшими ногами, в одежде не сшитой отлично, вперенный всегда в горизонт беспокоящим фосфором глаз; и – с зачесанными волосами; таким вставал Блок из раздумий:

Ах, сам я бледен, как снега;В упорной думе сердце беден!

Курчавая шапка густых рыжеватых волос, умный лоб, перерезанный складкою, рот, улыбнувшийся, глаза приближенно смотрят, явивши растерянность: большую, чем подобало. Разочарование!»

Тем не менее, а может быть, именно для того, чтобы скрыть смущение, Белый в растерянности хватает муфту Любови Дмитриевны, она мило ему улыбнулась, а он с извинениями, спохватившись, возвращает вещь, невольно отметив, до чего же хороша жена Блока. Сам Блок смущен не меньше Бориса Бугаева, просто он лучше владеет собой.