Книга Сквозь годы войн и нищеты. Воспоминания военного разведчика - Михаил Мильштейн

— Где Кулик? — вдруг спросил Буденный.

Речь шла о маршале Советского Союза Г. И. Кулике, который в начале войны оказался в Прибалтике, в тылу у немцев, и сейчас выходил из окружения, похоже, в направлении нашего фронта. Я ответил, что не знаю. Он еще раз переспросил меня о моей должности и заключил:

— Твоя главная задача — найти Кулика. Не отыщешь — голову сниму. Ничего и никого не жалей. Если что узнаешь, сразу докладывай.

Между тем судьба Героя Советского Союза маршала Г. И. Кулика трагична. После выхода из немецкого тыла, Григорий Иванович в ходе войны командовал армиями. В 1942 году по злобному навету врагов был понижен в звании до генерал-майора. Пять лет спустя, уже после великой Победы, по ложному обвинению в «антисоветской враждебной деятельности» был арестован. В 1950 году Военной коллегией Верховного суда СССР приговорен к высшей мере наказания и расстрелян. В 1956 году реабилитирован, и год спустя восстановлен в звании маршала Советского Союза. В справочниках и энциклопедических словарях об его аресте и расстреле не упоминается. Разумеется, о дальнейшей судьбе маршала я узнал лишь много лет спустя.

После беседы с Буденным я пребывал в подавленном состоянии. Где Кулик и как его искать, я понятия не имел. На фронте обстановка тяжелая: вот-вот мы оставим еще один рубеж, где сейчас идут боевые действия… Да и как можно в такое сложное и опасное время заставить разведотдел фронта заниматься поисками Кулика — нет для этого ни сил, ни средств, ни времени. И все же, к моему еврейскому счастью, Кулик под охраной автоматчиков благополучно вышел из немецкого тыла. Я был спасен. Но, честно говоря, после того случая мое мнение о Буденном-полководце очень резко изменилось в худшую сторону.

Мне приходилось тогда также докладывать маршалу Советского Союза С. К. Тимошенко, генералу И. С. Коневу.

Они, в отличие от С. М. Буденного, всегда слушали внимательно, глубоко и целеустремленно интересовались действиями и расположением группировок противника. А вот генерал Еременко, который одно время был заместителем командующего Западным фронтом, чем-то напоминал С. М. Буденного — те же категоричные оценки, такие же безапелляционные выводы…

10 октября 1941 года Западный фронт возглавил генерал Г. К. Жуков. Докладывать ему было хоть и труднее, но интереснее. Обычно он сразу же требовал карту и в полном молчании долго рассматривал нанесенные на нее позиции противника, потом вслух рассуждал о группировке немцев, их возможных действиях и планах. Слушать Георгия Константиновича было не только интересно, но и поучительно. Если другие военачальники плохо помнили номера дивизий противника, районы их прежней дислокации и размещения резервов, то Георгий Константинович Жуков все держал в голове — и это несмотря на то, что перед Западным фронтом стояло более 50 дивизий противника. У генерала была прекрасная память: он не упускал даже мелочи. Вопросы его были неожиданные, словно внезапный хлопок выстрела, и всегда трудные, именно те, к ответу на которые, признаюсь, я был не очень-то готов. Обычно разведчик в конце доклада должен излагать выводы. И когда я однажды по установившемуся правилу произнес: «Разрешите доложить выводы», он ответил: «Я и без твоих выводов как-нибудь разберусь сам».

Обижаться на него было невозможно, потому что, действительно, по умению быстро схватить суть вопроса, оценить стратегическую обстановку, сделать правильные выводы, спрогнозировать действия противника ему не было равных.

Жуков обладал удивительно острым и хорошим литературным языком. Читая стенографические протоколы допросов пленных, удивляешься, какие только хлесткие замечания он ни делал. Генерал умел поймать допрашивающего на вопросах незначительных и даже глупых.

После его назначения командующим фронтом характер работы штаба и вся обстановка в нем резко изменились. Неизмеримо повысилась требовательность, усилилась дисциплина, штаб заработал более организованно и активно.

Помнится, однажды, в ходе операции под Москвой, на имя Г. К. Жукова пришло письмо, насколько я помню, из Вашингтона от дирекции какого-то музея, который собирал автографы великих полководцев и государственных деятелей. В письме говорилось, что музей хотел бы получить от него небольшой текст с подписью. В письме были также приведены имена великих людей, чьи автографы хранятся в этом научно-просветительском заведении. Перевод письма с подлинником был возвращен мне с такой резолюцией Георгия Константиновича: «Тов. Мильштейну. Искусство полководца заключается не в одном или двух удачно проведенных сражениях, а в выигрыше всей войны. Вот кончится война, выполню свою задачу и тогда с удовольствием исполню Вашу просьбу. Г. К. Жуков».

Я в это время сидел с картой у телефонов и собирал сведения для разведсводки, которую поздно ночью должен был докладывать ему лично. Это письмо я отложил сначала в сторону, но потом все же дал перевести текст резолюции Г. К. Жукова, отпечатал и держал все это время около себя. Через некоторое время позвонил адъютант командующего и от его имени поинтересовался, все ли у меня готово. В ответ на это отпечатанный текст ответа и подлинник самого письма я направил в адрес Г. К. Жукова.

Через некоторое время вновь раздался звонок того же адъютанта (если не ошибаюсь, полковника Медведева), который буркнул в трубку, чтобы я немедленно позвонил «первому», то есть командующему. Этого только не хватало, наверняка сейчас будет «взбучка» за что-нибудь, а мне надо готовиться к докладу. О посланном материале я и не подумал. Делать было нечего, и я позвонил. После того, как я представился, раздался голос Жукова:

— Надеюсь, что вы еще не совсем дурак.

Я ожидал чего угодно, но только не этих слов. Я промолчал. А что мне надо было ответить: «Так точно!» или «Я еще не совсем дурак», или что дурак, но не совсем, или что-нибудь в этом роде…

Он переспросил:

— Вы слышите меня? Тогда я решился промолвить:

— Я не совсем понимаю, о чем идет речь.

— Как же вы, дурная голова, решаетесь направить прямо из штаба фронта от моего имени письмо англичанам, минуя отдел внешних сношений.

Я действительно забыл написать о том, что письмо посылается через отдел внешних сношений, но, конечно же, имел это в виду. И вместо того, чтобы доложить об этом, я решил поправить командующего и сказал, что письмо адресовано не англичанам, а американцам. Жуков не договорил и бросил трубку. Письмо вернулось ко мне обратно. Через пару часов меня вызвал начальник штаба фронта генерал В. Д. Соколовский. Выслушав мое объяснение, Василий Данилович посмотрел письмо и сказал:

— Знаешь, не до этого сейчас, занимайся своим делом.

А письмо и английский текст, к сожалению, тут же разорвал и бросил в корзину.

В пять часов утра я уже вновь был у командующего с докладом. Он смотрел на меня сурово, разглядывал карту и молчал. Я же с напряжением ожидал, что вот-вот он вновь начнет меня ругать, но о «музейном» эпизоде Г. К. Жуков так и не упомянул в то утро. Впрочем, он не упоминал об этом случае и потом. А вот я запомнил этот эпизод на всю жизнь.