Книга Нечаев - Феликс Лурье

В XIX веке Ткачев был самым крупным из русских последователей Бланки, неистовым приверженцем захвата заговорщиками власти и диктатуры меньшинства над большинством. Народовольцы называли его своим теоретиком. Бланкизм Ткачева проявлялся еще в России и, наверное, оказал влияние на Нечаева. Впрочем, влияние было взаимным. Известный историк М. Я. Геллер утверждал, что Ткачев «продолжал и развивал идеи» Нечаева.[106] По всем внешним признакам Ткачев мог влиять на Нечаева в большей степени, чем Нечаев на него.

По приезде в Париж Ткачев попытался сотрудничать в журнале П. Л. Лаврова «Вперед!», но из этого ничего не вышло. Формально Лавров отказался от услуг Ткачева не из-за увлечения вновь прибывшего эмигранта бланкизмом, а из-за статьи, которую он попытался поместить в журнале. Приведу из нее отрывок, в нем автор яркими красками изображает жизнь крестьянина, какой он ее видел после победы революции:

«И зажил бы мужик припеваючи, зажил бы жизнью развеселою. Не медными грошами, а червонцами золотыми мошна бы его была полна. Скотины всякой, да птицы домашней у него и счету не было бы. За столом у него мяса всякие, да пироги именинные, да вина сладкие от зари до зари не снимались бы. И ел бы он и пил бы он, сколько в брюхо влезет, а работал бы, сколько сам захочет. И никто бы, ни в чем бы неволить его не смел: хошь ешь, хошь на печи лежи. Распречудное житье».[107]

Такое же представление о крестьянине и результатах «социальной революции» имел и Нечаев. Бывший полковник, преподаватель математики в Артиллерийской академии, Петр Лаврович Лавров не мог разделять столь примитивных взглядов юриста Ткачева, полагавшего преступным «откладывать» революцию до того времени, когда большинство народа осознает свое положение и убедится в необходимости изменить его насильственными средствами. Для осуществления революции, по Ткачеву, требовался хорошо организованный заговор и употребление всех средств, которые заговорщики сочтут нужными. Он не верил в способность народа к общественным преобразованиям. Лавров придерживался взглядов прямо противоположных.

Свои мысли Ткачев излагал в созданном им в декабре 1875 года журнале «Набат», вокруг которого группировались французские, польские и русские бланкисты. Незадолго до появления первого номера «Набата» молодой народник С. М. Кравчинский выразил Лаврову свое опасение: «В сущности это будет одна мерзость — политическая революция, но она прикрыта, разумеется, социальной у него (Ткачева. — Ф. Л.) нет ни одной капли революционного инстинкта, у него есть только революционный зуд ».[108] Последние слова относятся не к одному Ткачеву, «революционным зудом» грешили многие. В 1877 году единомышленники русского бланкиста образовали конспиративную организацию «Общество Народного Освобождения». Ткачев спешил произвести в России революцию. Законспирированность Общества и почти полное отсутствие о нем документальных сведений наводят на мысль о том, что мы имеем дело с сильнейшим преувеличением. И Нечаев, и Ткачев частенько прибегали к подмене действительного желаемым.

«Но Ткачев был не только бланкистом и якобинцем, — писал В. С. Варшавский- Он первый из русских политических мыслителей изучил и принял марксизм и первый стал прибегать к марксистскому анализу. Только в отличие от классических марксистов он допускал возможность для России миновать период капиталистического развития и непосредственно, одним скачком, перейти к социализму».[109] Именно поэтому Ленин с особой теплотой относился к первому русскому марксисту.

О сотрудничестве с Нечаевым Ткачев вспоминать не любил. Даже в большой статье «Больные люди», написанной в 1873 году и посвященной критике романа Ф. М. Достоевского «Бесы», он ни разу не упомянул о Нечаеве.[110] Однако в статьях, печатавшихся на страницах «Набата», в уставе «Общества Народного Освобождения»[111] Ткачев и его единомышленники развивали идеи, почерпнутые у Нечаева. В начале 1882 года у Ткачева появились признаки психического расстройства. Возвращаясь с похорон Луи Блана, 8 декабря 1882 года Петр Никитич был задержан полицией и освидетельствован врачами. Последние годы жизни ему пришлось провести на больничной койке. Он умер 25 декабря 1885 года в Париже, в приюте Святой Анны для душевнобольных.

Возвратимся в осенний Петербург 1868 года. На одной из сходок вольнослушатель-технолог Енишерлов, тогда еще ходивший в самых яростных радикалах, изложил свою программу действий и заявил, что для достижения поставленной цели допустимо применение любых средств, так как правительство в борьбе с революционерами не брезгует ничем. Выступление Енишерлова среди собравшихся сочувствия не встретило. «Только один худой, с озлобленным лицом и сжатым судорогой ртом, безбородый юноша, горячо пожав мне (Енишерлову. — Ф. Л.) руку, сказал: «С вами — навсегда, прямым путем ничего не поделать: руки свяжут… Именно иезуитчины-то нам до сих пор и недоставало; спасибо, вы додумались и сказали. Я ваш».

Это был тогда еще вовсе безвестный народный учитель Сергей Геннадиевич Нечаев».[112]

Сохранился автограф воспоминаний Г. П. Енишерлова, написанных красивым, несколько вычурным, витиеватым почерком на листах большого формата (22x35,5 см, бумага № 6 фабрики Способина и K°), сшитых в тетради нитками. Автор передал их в 1896 году на хранение в Румянцевский музей. Воспоминания чрезвычайно интересны и поучительны главным образом тем, что принадлежат перу наиболее близкого к Нечаеву человека по политическим убеждениям и своеобразному пониманию нравственности, но непримиримо враждебно к нему относившегося.

Раздосадованный Еиишерлов обрадовался поддержке нового знакомого, они быстро сошлись, вместе ходили по сходкам, вербовали сторонников. Но вскоре Енишерлов начал замечать, что Нечаев высказывает суждения все резче и резче, смелее выступает один против всех и его известность в студенческих кружках Петербурга стремительно растет и, что самое обидное для Енишерлова, — известность Нечаева основана на пропаганде его, Енишерлова, взглядов, выдаваемых Нечаевым за свои. Он почувствовал себя ограбленным и опозоренным, все забыли, а ведь он первый предлагал то, что теперь проповедует Нечаев: против произвола властей — произвол революционера, против неправды — ложь, против интриг — система иезуитских приемов, конспирирование всех действий, шантаж. Енишерлов рыдал от обиды,[113] он сам надоумил вероломного друга, он страстно желал известности и не мог так просто отдать ее первому встречному. Чтобы отомстить обидчику, Енишерлов завел дружбу с умеренными и даже перебрался в их лагерь. А Нечаев тем временем становился вождем левых — «красных» радикалов и все настойчивее призывал к организации политической демонстрации студентов. Однажды участник одного из московских кружков самообразования Ф. В. Волховский в очень мягкой форме попытался объяснить нелепость требований, выдвигавшихся Нечаевым, и предложил отказать ему в поддержке. «Тогда Нечаев скинул, наконец, свою личину, — вспоминал Енишерлов. — Он ответил ему в таких недопустимо резких выражениях, что я заметил после его речи: