Книга Андрей Боголюбский - Алексей Карпов

Вообще же, завершая рассказ об участии Андрея в войнах его отца, нельзя удержаться от некоторых замечаний общего порядка. Поведение Андрея на поле брани оставляет двойственное впечатление. С одной стороны, его личная храбрость и отвага не могут не восхищать нас — точно так же, как восхищали они его современников и последующих летописцев, особенно из числа его горячих сторонников. Подвиги Андрея Боголюбского — яркая страница нашей ратной истории, пускай и совершены они были в войнах с соотечественниками, такими же русскими князьями, как он сам. С другой стороны, нельзя не признать, что в качестве военачальника, предводителя дружины Андрей далеко не всегда добивался успеха. Его горячность и безудержная отвага нередко оборачивались пустой тратой сил и неоправданным риском, иногда — лишними потерями. Повторимся ещё раз: воин, лихой наездник, почти всегда брал в нём верх над полководцем. Горячка боя из раза в раз захватывала его, заставляла забывать обо всём, в том числе и об элементарной осторожности. Мы ещё будем говорить о том, что и в последующей биографии князя поражений на поле брани окажется не меньше, чем побед. Но поведение самого Андрея с годами изменится — и изменится разительно, так что перед нами окажется словно бы другой Андрей Боголюбский, совсем не похожий на того, которого мы видели в предыдущих летописных рассказах. После бегства из Рязани (или даже ещё раньше — после черниговской осады) он уже не будет, как прежде, начинать сражение и бросаться в гущу боя, увлекая за собой других; во всяком случае, сведений на этот счёт в источниках мы не встретим. Наверное, годы и полученные раны волей-неволей брали своё: всё-таки и задор, и молодецкая удаль — это несомненные признаки молодости, а молодость, как известно, преходяща. Ещё важнее другое: с годами изменится социальный статус Андрея. Мы уже имели возможность увидеть, как из подручного своего отца он постепенно превращался в самостоятельную политическую фигуру, в какой-то степени противостоящую отцу. Это проявилось ещё при жизни отца — особенно ярко во время их разрыва под Переяславлем летом 1151 года. В дальнейшем противоречия между ними усилятся, а после смерти отца Андрей решительно изменит политику, которую тот — во многом с его помощью — проводил на юге. Впрочем, натуру не переделаешь. Уже в новом качестве — полновластного князя — Андрей всё так же будет давать волю чувствам, поддаваться внезапному порыву — порой даже в ущерб здравому смыслу: то в переговорах с другими князьями, то при решении каких-то насущных вопросов жизни княжества. А ведь в подобных ситуациях несдержанность и недостаточная продуманность действий могут быть не менее опасны, чем во время сражения…

Но всё это будет позднее. Пока же, до того как их пути с отцом окончательно разойдутся, Андрею придётся принять участие ещё в одном, последнем походе Юрия Долгорукого на Киев.

Княжение в Вышгороде

13 ноября 1154 года в Киеве умер великий князь Изяслав Мстиславич, «честный, и благоверный, и христолюбивый, славный», как отзывается о нём летописец. Месяца полтора спустя, в последних числах декабря — самом начале января 1155-го, умер и его престарелый дядя Вячеслав Владимирович, старший среди князей «Мономахова племени». Осиротевший киевский стол пытались удержать за собой сначала Ростислав Смоленский, а затем Изяслав Черниговский, которому в войне с Ростиславом помогал сын Юрия Долгорукого Глеб, вернувший себе «отчий» Переяславль. Главную роль в их победе над Ростиславом сыграли половцы, в очередной раз приведённые на Русь Глебом. В те месяцы они бесчинствовали по всей Южной Руси, сея разрушение и смерть и уводя за собой толпы пленных и громадные обозы с награбленным добром. Особенно пострадали Переяславль и округа: половцы сожгли и разграбили все сёла близ города «и много зла створиша». Была сожжена даже Альтинская церковь Святых Бориса и Глеба. Половецкое нашествие затронуло и Киев, и другие города Южной Руси, которые ещё долго не могли оправиться от этого страшного разорения.

Юрий, как всегда, узнавал о случившемся с большим опозданием. Выступив зимой 1154/55 года во главе своих войск из Суздальской земли, он не знал ещё ни о смерти брата Вячеслава, ни о поражении Ростислава, ни о том, что ставший его союзником Изяслав Черниговский «мимо него» занял стольный Киев. Но все эти известия не застали суздальского князя врасплох. Он двигался не спеша, с полным сознанием своей силы. «Златой» киевский стол принадлежал ему по праву «старейшинства», по «отчине» и «дедине». Юрий был уверен в собственной правоте и потому мог не торопить события. По пути он заключил мир сначала с Ростиславом Смоленским, признавшим его «старейшинство», затем со Святославом Ольговичем. Вынужден был подчиниться и Изяслав Давыдович. «Мне отчина Киев, а не тебе!» — с таким грозным предостережением обратился к нему Юрий. И действительно, отец Изяслава Давыдовича в Киеве никогда не княжил, в отличие от отца самого Юрия. Этого окрика оказалось достаточно: Изяслав предпочёл добровольно покинуть Киев и вернулся к себе в Чернигов. 20 марта 1155 года, в Вербное воскресенье, Юрий торжественно вступил в стольный город Руси. Началось его третье, последнее киевское княжение.

Старшие сыновья сопровождали его в этом походе и вместе с ним вошли в Киев. Юрий поспешил рассадить их на княжения в ближние к Киеву города. За то время, пока он отсутствовал в «Русской земле», здесь многое изменилось, но Юрий словно бы не замечал перемен. Он действовал точно так же, как и шесть лет назад, когда в первый раз занял «златой» киевский стол, лишь слегка изменив расстановку действующих лиц, своих сыновей. Старший, Андрей, вновь получил Вышгород, Глеб сохранил за собой полюбившийся ему Переяславль, Борис был посажен в Турове, а Василько — в Поросье (вероятно, Торческе, главном городе в земле «чёрных клобуков», торков). Ещё один сын Юрия Мстислав княжил в то время в Новгороде, куда был приглашён самими новгородцами. Казалось, он прочно обосновался в городе, пустил здесь корни: вскоре после вокняжения Мстислав вступил в брак с дочерью видного новгородского боярина Петра Михалковича. Однако княжение его продлится недолго (Мстислав будет изгнан из Новгорода перед самой кончиной Юрия Долгорукого, весной 1157 года). Суздальскую землю Юрий, как и прежде, оставлял за своими младшими сыновьями. Только теперь это были самые младшие из них, младенцы Михалко и Всеволод: первому к тому времени было едва ли больше трёх-четырёх лет, второму вообще только-только исполнилось пять месяцев. Прежде чем покинуть Суздальскую землю и отправиться на княжение в Киев, Юрий привёл жителей Суздаля, Ростова и Переяславля — главных городов княжества — к крестному целованию в том, что после его смерти именно его младших сыновей они примут на княжение. Пока что Михалко и Всеволод вместе с матерью оставались в Суздале. Однако пребывание их здесь не затянулось. Уже летом того же года княгиня «Гюргевая», «и с детми своими», покинула Суздальскую землю и направилась к мужу. Путь её пролегал через Смоленск, где она встретилась с князем Ростиславом Мстиславичем, новым союзником её мужа. Для Ростислава княгиня была «стрыиней», то есть тёткой, женой родного дяди, и он отнёсся к ней с подобающей почтительностью и лично сопроводил её и детей к Юрию. Очевидно, править Суздальской землёй от имени Юрия должны были теперь его наместники.

В событиях первых месяцев киевского княжения Юрия Долгорукого участие Андрея никак не проявилось. (Если не считать указания В.Н. Татищева на то, что именно он сумел убедить отца заключить мир с сыновьями покойного Изяслава Мстиславича Мстиславом и Ярославом, обосновавшимися в Луцке: узнав о том, что Юрий мириться не собирается, Андрей будто бы спешно приехал в Киев и «наедине отцу с покорностию говорил», причём Татищев приводит и речь Андрея, обращенную к отцу и полную пафоса и патетики: «Отче, почто хочешь на братию твою воевать и их отеческих наследий лишать? Ты бо и без того много имеешь, что бо тебе будет аще и весь мир приобрящешь, а душу свою отщетишь, какой ответ в день судный пред Судией нелицемерным дашь?..» и т. д.; Юрий же, «прилежно выслушав и умолчав неколико, рассуждая в себе», расплакался и тут же повелел послать за братьями Изяславичами, обещая им мир.[20] Но эта речь, вне всяких сомнений, сконструирована самим Татищевым и имеет очевидную цель: показать различия между чисто государственным интересом, который отстаивал Юрий, и принципами «морали и закона естественного», присущими Андрею, — а это, заметим, излюбленная тема Татищева как историка и моралиста. Доверять его свидетельству, не подкреплённому сохранившимися летописями, едва ли возможно.)