Книга Я целую тебя в губы - София Григорова-Алиева

Теперь, наверное, надо сказать несколько слов о его политических убеждениях… Они были демократические и патриотические… то есть он считал, что должны быть равенство и справедливость, и в то же время его страна должна процветать, и его народ, имеющий великие традиции и великое прошлое, должен снова стать и быть великим… Мне теперь совершенно ясно, что великим народом можно быть только за счет чужого несчастья и, конечно, игнорируя в той или иной степени справедливость и равенство… Но, впрочем, у моего отца убеждения были еще более своеобразные. Разумеется, обязательные справедливость и равенство, плюс еще он хотел не связываться ни с какими властями того государства, где он жил, и чтобы его народ был великим и процветал в другом, соседнем государстве, с которым не в особенно дружеских отношениях то государство, где он волею обстоятельств вынужден был жить и где он решил жить послушно… Отец рассказывал, как Назым Хикмет, поэт и коммунист из Турции, приехал в Болгарию, и в округе Кырджали, где живут турки, агитировал вступать в трудовые сельскохозяйственные кооперативы… и — «Я тогда сразу понял…»… Но я знаю, что именно понял мой отец; он понял, что надо стараться жить так, чтобы по возможности не попасть ни в трудовой исправительный лагерь, ни в тюрьму, ни в сельскохозяйственный кооператив; так жить неприметно, по возможности честно; и тихо исповедовать процветание и величие своего народа, живущего в соседнем государстве… Теперь отец моего Лазара… Его народ проживал в том же самом государстве (надо же, какая счастливая случайность), где проживал он сам, то есть отец Лазара… И поэтому отец Лазара имел более активную позицию, чем, например, мой отец… Он полагал, что именно фашисты осуществят его идеалы всеобщей справедливости и равенства и еще и процветания народа и величия государства… Он даже ходил на какие-то собрания и много болтал в приятельских компаниях… Но при ближайшем рассмотрении люди, занимавшиеся политикой, не понравились ему; они были совершенно беспринципные, жадные, злобные, абсолютно негуманные… Такими они всегда были, и думаю, навсегда останутся… Часть государства, которое называется «Греция», была захвачена и присоединена к Болгарии под скромным названием «старых пределов Болгарии»… Против этого отец Лазара ничего не имел… И действительно это были некие старые болгарские пределы, и еще чьи-то пределы, и еще чьи-то… Вероятно, для того, чтобы иметь право исповедовать равенство и справедливость, надо отказаться от этих заманчивых понятий: — «народ», «родина», «величие народа» и «процветание родины»… Может быть, Лазар и может отказаться от этих понятий, но, например, этот Эмил, который в свой Израиль ездил, не может отказаться, и еще и будет уверять, что нельзя отказываться… Так что, поскольку большая часть человечества хочет величия своего народа и процветания своей родины, нечего ждать какой-то справедливости или какого-то равенства… Вторая мировая война закончилась и старые пределы вернулись в Грецию… Но теперь отец Лазара начал рассуждать, что завоевание старых пределов было преждевременным; и что коммунисты нужны стране, в которой всегда были демократические традиции… Я думаю, никаких демократических традиций не было; просто аристократия болгарского царства, да и византийская, ромейская, была частично уничтожена в Османской империи, потому что, конечно, пыталась отстоять свои привилегии и всякие разные преимущества; а в другой своей части аристократия обратилась в мусульманство и стала в ряды новых имперских властей… Но отец Лазара скоро увидел, что и коммунисты совсем не осуществят его идеал справедливости, равенства, процветания и величия… Теперь все доносили друг на друга и обвиняли друг друга в сотрудничестве с фашистами; после и коммунисты стали обвинять друг друга в различных несправедливостях, и одни коммунисты начали уничтожать других коммунистов… Все имели основание бояться всех и всего… И еще много чего было… После вроде бы закончилась борьба за власть и стало спокойнее… Но на самом деле не стало… И хочется каких-то перемен к лучшему; и боишься, что все будет происходить как-то страшно, что еще много страшного произойдет… Вот уже наступает страшное… имена эти… Но я боюсь раздумывать…

После тюрьмы отец Лазара потянулся к своей жене, они как бы заново полюбили друг друга, и родился Лазар… Они обрадовались, хотя уже и не думали, что в их годы у них может быть ребенок… Но мать Лазара скоро умерла… После родов у нее сделалось какое-то осложнение на почки и скоро свело ее в могилу… Софи не рассказывала подробно, а мне было неловко спрашивать… Маленький Лазар остался на руках своего пожилого отца и старшей сестры, она была еще совсем девочка… Его отец заново открыл для себя смысл жизни; теперь смысл жизни заключался в том, чтобы Лазарчо ни в чем не терпел недостатка… И то, Лазар и в детстве уже был удивительным, чудесным существом… И мои дети, когда они рождались и мне их показывали, я видела их прекрасные большие глаза, такие темные и прямо глядящие… Такое крохотное, еще десятиминутное существо, и смотрит тебе прямо в глаза этими своими прямо глядящими огромными темными глазами… И не помню личика; не помню, какое тельце, только эти глаза… А у других новорожденных глаза голубоватые и такие сжатые, узенькие… А эти глаза… Чудо!.. Это глаза моего Лазара… Когда его отец впервые увидел эти глаза, и удивился, как можно было прежде жить, не имея этого мальчика… И с детства все открылось в Лазаре — красота, доброта, всевозможные таланты — все!.. Лазар мне рассказывал, что в детстве ему было хорошо и весело… Софи старалась по возможности готовиться к экзаменам дома, брать книги из библиотеки, она даже договорилась, чтобы ей не ходить на лекции… Иногда она брала маленького брата с собой на какие-то очень нужные лекции или на экзамены… Кто-то приласкает ребенка, кто-то угостит чем-нибудь вкусным… Кто-нибудь из преподавателей, свободных от занятий, особенно женщины, берется за ним присмотреть; начнут показывать буквы и цифры, и удивляются его способностям… Вечером он рассказывает отцу, что был в деканате и на кафедре, пишет на листке бумаги разные буквы, складывает цифры в числа… Отцу и мило, и забавно, и трогательно; и он себе представляет какое-то неопределенно-радужное будущее для своего сына; и вдруг пугается, потому что знает, какая жизнь, и как мало возможностей у него самого… Отец тоже уговаривался брать работу на дом, чтобы оставаться с сыном… Лазар помнит, что у отца были большие такие деревянные счеты с крупными костяшками, Лазар играл с этими счетами… Часто отец и ночью что-то считал и записывал, глаза у него краснели и слезились… Лазару было годика четыре, он залезал на стул, становился коленками, и писал цифры на каком-нибудь листке бумаги; ему очень хотелось и на счетах щелкать, но отец объяснил, что во время работы щелкать на счетах можно только старшему бухгалтеру, а Лазар считается младший… Софи еле уговаривала Лазара лечь спать, он сердился, и серьезно и с горячностью настаивал, что помогает отцу… А на самом деле Лазар просто писал цифры, какие ему в головку приходили; он ведь не знал, в чем заключается работа отца, и не мог помочь ему… Софи мне рассказывала это… Думали тогда, что Лазар будет математиком, но чуть он подрос немножко и проявилось увлечение древней историей, и литературу он полюбил… Он прочитал старые учебники Софи и книги стихов и прозы… В доме были книги…

Когда отдали мальчика в детский сад, отец и сестра боялись, что его будут обижать… Но уже в первый вечер он выбежал к ним веселый и довольный… Среди других детей он не стремился быть первым; хотел только, чтобы все играли мирно и весело; он придумывал разные игры… Другие дети сами тянулись к нему; давали игрушки, угощали… Когда Лазар еще подрос, он, как все дети, полюбил бродить по окрестным улицам… Отец сначала тревожился, но Софи скоро поняла, что мальчика можно отпускать без боязни… Наверное, все-таки дети — существа интуитивные, подчиненные подсознанию… Моего Лазара никто не обижал в детстве, а теперь… Потому что взрослые живут сознательно; интуиция, подсознание не велит им чего-то, и какие-то сознательные мелочные расчеты — велят, и они следуют этим расчетам… Чем взрослее становились сверстники Лазара, тем чаще они вели себя с ним, как будто он — обыкновенный и ничем не отличается от них… Или я вижу, люди с какой-то жадностью, и с этой жадной поспешностью наслаждаются взглядом его чудесных глаз, и поспешно отходят от него, и нарочно не стремятся отблагодарить, помочь; как если бы они хотели втоптать в землю источник, из которого только что пили… Почему это они так делают?… А детство Лазара было настоящим золотым веком для детей того квартала, где он жил… И те мальчики и девочки, которых зовут разбойниками, хулиганами, тянулись к Лазару, успокаивались как-то… Рядом с ним все вдруг ощущали себя любимыми и любящими. Взрослые могут затаить свои такие ощущения; а дети стремятся быстрее претворить эти ощущения в какие-то добрые хорошие и веселые поступки… Софи рассказывала о моем Лазаре, с ним всегда было как-то чисто и мило… И эта его открытая доброта… Все отдаст — игрушки, сладости… велосипед — катайтесь все по очереди… Софи приходит с работы — полный дворик детей (они тогда жили в домишке с двориком)… — Это Олга, это Митко, это Жоро. Я шел, а он идет навстречу; я говорю, давай корабли пускать. Он согласился… И наделают из старых газет разные кораблики, и пускают в канаве, устраивают какие-то состязания… И разные сложные игры в прятки и в догонялки и в мяч… Только «в войну» Лазар никогда не играл… Если без него мальчики заведут такую игру… и тут Лазар выйдет… — Лазар, будешь?… — Нет… И как-то сразу скучно станет, сама собой погаснет игра… И как-то незаметно Лазар всех увлечет в другую игру; и опять всем хорошо и весело… И все чувствовали себя совсем свободными, Лазар никогда не командовал… Вот наш сын — совсем другой, командир, — … Димитр — туда, Иво — сюда, Боби оставайся на месте… Начали!.. Уже и не знаю, это хорошо или плохо…