Книга Думают... - Дэвид Лодж

Мой первый секс — почему нет? Ее трусы. Сразу же вспоминаю, как она стягивала с себя трусики… лукаво глядя на меня, а волосы спадали на лицо. Я просто остолбенел, я ни разу не видел, как женщина раздевается… разве что в фильмах… но тогда женщины не снимали трусов на экране, по крайней мере, я такого не видел… встречались кадры, где трусы летели в воздухе или падали на пол, но женщин не было… может, это просто такое домашнее, неловкое движение, которое сложно сделать грациозно и эротично. Нужно наклоняться, потом стоять на одной ноге, пока не… У стриптизерш, к примеру, на белье есть специальные застежки, с помощью которых они одним движением снимают с себя все… ха, та девица в Сохо, которая сняла свою набедренную ниточку раньше лифчика… не колеблясь, а может, просто думала о чем-то другом, замечталась, был полдень, мертвый час, в баре три калеки, один из которых я, бог знает, что я там делал, убивал время между двумя встречами, немного окосев после бизнес-ланча, не помню, и полдюжины одиноких идиотов. Мы сидели в креслах в фиолетовом полумраке и глазели на эту девицу, а она выполняла свою рутинную работу под диско-фонограмму. Двигалась, как лунатик, снимая все части своего костюма одну за другой, шаркала ногами и виляла бедрами, пока не сняла по ошибке трусы вместо лифчика… мы все аж привстали, словно нас в зад кольнули. Она смутилась, сбилась с ритма, покраснела и даже пробурчала «простите», наверное, это было первое слово, сказанное ею на этой (да и на любой другой) сцене, ведь стриптизерши не разговаривают. Потом она снова надела трусы и продолжила свои механические движения… Именно что механические, ведь если бы мы вживили механизм в плоть, то можно было бы довольно быстро запрограммировать робота-стриптизершу, то есть программа была бы очень простой… На одно мгновение она снова стала нормальным человеком — непредсказуемым, ранимым и уязвимым… кто-то загоготал в темноте, послышались и другие смешки, унылая онанистическая атмосфера тотчас рассеялась… Поэтому у стриптизерш четкий регламент: при раздевании нужно соблюдать строгую последовательность… любое отступление нарушает ход событий, и все становится слишком естественным… словно раздевание перед сном у себя дома… у каждого свой способ, своя последовательность, которую можно изменить, когда захочется… Кэрри, например, сначала снимала трусы («штанишки», как она их называет) и расхаживала в одном лифчике, если собиралась еще сходить в туалет, но теперь она этого не делает, стала слишком требовательной к своей фигуре… В тот памятный день Марта сняла трусы в самом конце, глядя мне в глаза и наслаждаясь своей властью надо мной… Я сидел на кровати, с целым Эверестом в штанах, широко раскрыв глаза, едва дыша, с пересохшим ртом… Ловил звуки с улицы, видел, как Том Биэрд уезжает в своем старом пикапе вместе с Солом на пассажирском сиденье, а кузов набит старыми овцами, которых он продавал на рынке. Это называлось «сбагривать старушек»… Я знал, что его не будет весь день, но боялся, что может произойти авария или что-нибудь еще, и тогда он неожиданно вернется… «Не бойся, любовничек, — сказала она, взяла меня за руку и вывела из кухни. — Мы услышим машину за несколько миль, а эти старые ворота скрипят, как черт знает что…» Она провела меня наверх, в спальню, и задернула шторы, но дневное солнце просвечивало сквозь тонкую розовую ткань, прозрачную, как одежда стриптизерши… Она начала медленно раздеваться, аккуратно складывая вещи на спинку резного стула… «Чего же ты ждешь?» — спросила она, и я глупо уставился на нее. «Не стесняйся, я ведь уже видела тебя раздетым», — продолжала она, намекая на тот день, когда я плавал с собаками…. В тот знойный полдень мы перегнали стадо на новое пастбище, и овцы с радостью набросились на свежую траву. Том вышел из трактора осмотреть сломанный забор. Неподалеку была живописная прохладная речка — чистый, бурлящий поток, удобная запруда. Я не смог удержаться, сбросил с себя все и бултыхнулся в воду… Две колли, свесив языки и умирая от жары, с завистью уставились на меня с берега. Они были слишком хорошо выдрессированы и не смели пошевельнуться, пока я им не разрешу. «Ко мне», — скомандовал я, и они с лаем бросились в воду и поплыли ко мне, задрав кверху носы. Они плавали вокруг меня, словно я был овцой, которую нужно было охранять… Я дурачил их, ныряя и выныривая за их спинами, и визжал от удовольствия, когда удавалось их обмануть. Потом я поплыл на спине по течению, пока спина не начала задевать дно, встал на ноги и побежал обратно к собакам, против течения, разбрызгивая воду во все стороны. Тут я заметил на берегу Марту. Она стояла одной ногой на земле, а другой опиралась о педаль велосипеда и смотрела на меня в упор. Широко улыбнулась, когда я прикрыл рукой хозяйство, словно футболист перед пенальти… Потом спросила, где Том, и поехала за ним… я продолжал стоять с рукой на пенисе, пока она не скрылась из виду… Как только я представил себе, что она, должно быть, долго стояла и смотрела на меня с этой своей улыбочкой, мой член стал набухать и подниматься. Убедившись в том, что меня никто не видит, я начал разбрызгивать сперму в воздух и в воду, а за мной наблюдали лишь спокойные, безразличные собаки. Я, конечно, мечтал о Марте, но до того памятного дня даже не надеялся на взаимность. Она была мила со мной, всегда предлагала лучшие куски за столом и гладила мои рубашки лучше, чем мать, я знал, что нравлюсь ей, но она была замужней женщиной и в два раза старше меня… Том был старше нее, но, по ее словам, секс его мало интересовал и не был его сильной стороной… «Субботняя десятиминутка — его потолок». Он был уже зрелым мужчиной, когда взял себе молодую жену, и рассчитывал заиметь от нее наследника, который мог бы вести ферму. Он потерял интерес к сексу, когда выяснилось, что детей у них не будет, и стал обвинять Марту в бесплодии. Он даже мысли не допускал, что виной всему могла быть не она, а он сам. Отказывался делать анализ спермы и вообще обсуждать этот вопрос, несмотря на то (а может, именно благодаря тому) что сам постоянно занимался случкой овец… Классическая ситуация — старый муж, резвая молодая жена и молодой семнадцатилетний квартирант, у которого сперма брызжет из ушей. Еще школьник, но Марта однажды сказала: «У тебя большой для твоего возраста, любовничек». Школьник из южного Лондона, которого отправили на овцеводческую ферму набраться сил после воспаления гланд… идея моего деда, Том приходился ему дальним родственником… неплохая идея… я действительно набрался сил: работал, ходил пешком по нескольку миль вдоль Дейла и взбирался на крутые холмы. Я помогал Тому усмирять овец, держал их, когда он проверял копыта, срезая с них зараженные части… Мои мышцы окрепли, плечи распрямились, наверное, я неплохо выглядел, когда плыл в чем мать родила перед Мартой, она мне потом сказала: «Ты был как статуя в музее — похож на греческого бога, высеченного из белого мрамора…» Я прочитал на ее лице искреннее восхищение, когда она наблюдала за мной, сидя на велосипеде, и все же для меня было полной неожиданностью, когда на кухне… Да, я до сих пор не могу поверить в свою удачу, подумать только: семнадцатилетний школьник, чье тело — как электростанция, заряженная тестостероном… а в голове — нескончаемый порнографический театр… мой сексуальный опыт ограничивался французскими поцелуями с девушками из соседней классической школы, а иногда, если сильно повезет, я тискал их за груди под форменными блузками… потерять девственность в объятьях опытной, зрелой женщины с горячей кровью… которая смеялась и просила меня не волноваться, когда я кончал раньше времени… Так, на чем же я остановился?.. да, в тот день Том и Сол (его пастух) уехали на рынок, а я остался на ферме с Мартой и пошел на кухню пообедать. Я сидел за столом, побитым и поцарапанным от времени и постоянной чистки. Она подавала мне еду и смотрела, как я ем, а я ощущал (несмотря на недостаток опыта в этих делах, я все-таки ощущал), как тяжелел воздух от ее желания… Это чувствовалось в движениях ее бедер, в отсутствии ее обычного, выцветшего передника в цветочек… я смог разглядеть форму ее бюстгальтера под тесной блузкой, и эта пуговица, которую следовало бы застегнуть… Ее свежевымытые волосы пахли шампунем, когда она наклонилась надо мной, чтобы поставить тарелку с ветчиной и сыром. Когда она пила чай и смотрела на меня с другого конца стола, на ее губах блуждала едва уловимая улыбка, она говорила о чем-то, но я не мог понять смысла ее слов… Когда я встал, чтобы вернуться к работе, она остановила меня с помощью старой как мир уловки: «Что-то в глаз попало, Ральф, посмотри». Она подошла ко мне, и я заглянул в ее глаз, оттянув веко пальцем, а она дышала совсем близко, упираясь в меня грудью. Она крепче прижалась ко мне и прошептала прямо в ухо: «Поцелуй меня, Ральф, ради бога…» Я поцеловал ее, и она поцеловала меня в ответ, я пошатнулся и потерял равновесие, а она засмеялась и сказала: «Пошли наверх, там будет удобнее». Она схватила меня за руку, и в этот момент я сказал: «А что, если вернется Том?..» — «Не беспокойся, любовничек, в этом богом забытом месте мы услышим машину за сотню миль, а старые ворота скрипят, как черт знает что…» Однако к моему страху примешивалась вина. Я любил и уважал Тома за его суровость и неразговорчивость… он вел себя очень порядочно по отношению ко мне, учил премудростям разведения овец и рассказывал, какие команды давать собакам: «ко мне», «стоять», «сидеть», «направо», «налево», «фу»… Мне так нравилось управлять стадом на расстоянии, словно собаки были напрямую связаны с моим мозгом… Мне не хотелось наставлять рога человеку, который научил меня всему этому, но, когда мы оказались в спальне и она начала снимать одежду, отступать было некуда… «Ну, чего же ты ждешь? Не стесняйся, я же не в первый раз вижу тебя раздетым». Но я смущался и, повернувшись к ней спиной, быстро разделся и не заметил, как она сняла чулки, а когда повернулся, она уже завела руки за спину, расстегивая лифчик, немного старомодный, жесткий, с грубыми швами, и, когда она сняла его, ее груди вывалились наружу, отбрасывая полумесяцы теней… Я сел на край кровати и стал смотреть, как она снимает трусы, такие же старомодные, как и ее бюстгальтер, их еще называют «французскими» — широкие, шелковые, кружевные, персикового цвета, наверное, она надела их специально для этого случая… Смешно сказать, но я ни разу не вспоминал об этом с тех самых пор, а ведь прошло уже тридцать лет… ее трусы не были похожи на те, которые каждый день носит жена фермера… Она распрямилась, бросила их на стул и встала передо мной — голая женщина во всем своем великолепии… она не была красавицей в классическом или журнальном понимании, ее груди уже немного отвисли, талия была широковатой, а ноги короткими, но она была первой живой женщиной, которую я видел полностью обнаженной. «Нравится, Ральф Мессенджер?» — спросила она. Я смущенно, но честно сказал: «Да», — и она тихо рассмеялась, подойдя совсем близко, а я уставился на ее промежность, поросшую редкими рыжеватыми волосами, которые до конца не закрывали розовато-коричневую складку… «Ты собираешься снимать штаны или прикажешь мне это сделать?» — сказала она, и я вскочил на ноги и стал поспешно расстегивать эластичный ремень, высвобождая свой разбухший член… По-моему, у меня тут небольшие проблемы с плавками от Ральфа Лорана… все эти воспоминания меня как-то чересчур возбудили… Нужно привстать на секунду, поправить мой…