Книга Влияние морской силы на историю. C предисловием Николая Старикова - Альфред Тайер Мэхан

Когда в 1739 г. разразилась война с Испанией, английский флот по численности превосходил соединенные флоты Испании и Франции; и это численное превосходство все возрастало на протяжении следующей четверти столетия, заполненной почти непрерывными войнами. В этих войнах Англия, сначала инстинктивно, а затем совершенно сознательно, под руководством правительства, осознавшего возможности и преимущества морской силы, быстро строила ту могущественную колониальную империю, основание которой было прочно заложено уже в самих свойствах ее колонистов и в силе ее флота. В этот период ее богатство – результат морского могущества – обеспечило ей видную роль и в чисто европейских делах. Система субсидий, возникшая полстолетием раньше в войнах Мальборо (Marlborough) и получившая наибольшее развитие, полстолетие спустя, в наполеоновских войнах, поддержала усилия ее союзников, которые без субсидий ослабли бы или даже были бы совсем парализованы. Кто может отрицать, что правительство, которое одной рукой усиливало своих слабеющих союзников на континенте живительным притоком денег, а другой изгоняло своих врагов с моря и из главных владений – Канады, Мартиники, Гваделупы, Гаваны, Манилы, – обеспечило своей стране первенствующую роль в европейской политике; и кто может не видеть, что сила, заложенная в этом правительстве, владевшем лишь тесной и бедной ресурсами территорией, выросла прямо из моря?

Политика, руководившая английским правительством в войне, изложена в речи Питта (Pitt), который был ее главным гением, хотя и вышел в отставку, не доведя ее до конца. Осуждая мир 1763 г., заключенный его политическим противником, он сказал: «Франция грозна для нас главным образом, если не исключительно, как морская и торговая держава. То, что мы сами выигрываем в этой области, особенно ценно для нас именно потому, что этим мы наносим ей вред. Вы же оставили Франции возможность восстановить свой военный флот». Тем не менее приобретения Англии были огромны; ее гегемония в Индии была обеспечена, и вся Северная Америка, к востоку от Миссисипи, находилась в ее руках. К этому времени направление деятельности ее правительства ясно обозначилось, получило силу традиции и с тех пор ему следовали неукоснительно. Правда, война против Американской революции была большой ошибкой с точки зрения упрочения морской силы; но правительство было невольно вовлечено в нее серией естественных ошибок. Оставляя в стороне политические и конституционные соображения и смотря на вопрос, как на чисто военный или морской, можно характеризовать сущность дела так: американские колонии были большими и растущими общинами, развивавшимися на большом от Англии расстоянии. До тех пор, пока они оставались привязанными к своей родине, а эта привязанность доходила тогда до энтузиазма, они представляли прочную основу для ее морской силы в той части света; но их территория и население были слишком велики для того, чтобы при таком большом расстоянии от Англии их удалось удержать силою, если бы какие-либо сильные нации пожелали помочь им. Между тем это «если» было тогда весьма вероятным; унижение Франции и Испании было так горько и так свежо в памяти, что они, наверное, ждали случая взять реванш, и было хорошо известно, что особенно Франция энергично заботится о быстрой постройке флота. Если бы колонии были тринадцатью островами, то морская сила Англии быстро урегулировала бы вопрос; но вместо физического барьера колонии разделяло только местное соперничество, которое было в достаточной мере устранено общей опасностью. Сознательно вступить в такую борьбу, стараться удержать силой такую обширную территорию, с огромным восставшим населением, так далеко от метрополии, было равносильно возобновлению Семилетней войны с Францией и Испанией, причем на этот раз американцы были уже враждебными, а не дружественными Англии. Семилетняя война была таким тяжелым бременем, что мудрое правительство должно было бы понимать невозможность нести еще и добавочную ношу и поняло бы необходимость соглашения с колонистами. Правительство того времени не было мудро и пожертвовало важным элементом морской силы Англии; но по ошибке, а не добровольно; по надменности, а не по слабости.

Это неуклонное сохранение генеральной линии политики, без сомнения, подсказывалось сменявшим друг друга английским правительствам самими условиями страны. Единство цели было до некоторой степени предопределено последними. Твердое сохранение морской силы, высокомерная решимость заставить чувствовать ее, мудрое содержание военных сил в состоянии боевой готовности в еще большей степени были обусловлены той особенностью политических учреждений Англии, которая в течение рассматриваемого периода практически отдала власть в руки класса земельной аристократии. Такой класс, каковы бы ни были его недостатки в других отношениях, с готовностью воспринимает и развивает политические традиции, естественно гордится славою своей страны и сравнительно нечувствителен к страданиям общества, ценою которых эта слава поддерживается. Он, не задумываясь, заставляет общество нести бремя финансовых тягот, необходимых для подготовки к войне и для ведения ее. Будучи в целом богатым, он не так чувствителен к этим тяготам. Не будучи по своему характеру торговыми, источники его богатства, в случае войны, не подвергаются немедленной опасности, и он не страдает политической робостью, характеризующей тех, состоянию и делам которых угрожают международные осложнения, – вошедшей в пословицу робостью капитала. Тем не менее в Англии этот класс не был нечувствителен ко всему, что способствовало торговле или затрудняло ее; обе палаты парламента соперничали в покровительстве ей и в заботах об ее расширении; их частым запросам морская история приписывает рост эффективности управления флотом, находившегося в руках исполнительной власти. Такой класс так же естественно воспринимает и поддерживает дух воинской чести, что имело первостепенную важность в те века, когда военная организация не давала достаточной замены того, что называется esprit-de-corps[10]. Но хотя аристократия была преисполнена классового чувства и классовых предрассудков, которые давали себя чувствовать в военном флоте, как и везде, ее практическая жилка оставляла открытым путь к выдвижению и для людей более низкого происхождения, и каждый век видел адмиралов, вышедших из низов. Этим своим свойством английский высший класс заметно отличался от французского. Даже в 1789 г., в начале революции, список офицеров французского военного флота все еще носил имя чиновника, на обязанности которого лежала проверка доказательств благородного происхождения лиц, намеревавшихся вступить в военно-морское училище.

С 1815 г., и особенно в наши дни, управление Англией перешло в значительнейшей мере в руки народа в целом. Пострадает ли от этого ее морская сила, пока неизвестно. Основой этой силы остается большая торговля, крупная механическая промышленность и обширная колониальная система. Будет ли демократическое правительство обладать достаточной дальновидностью и чувствительностью к национальному положению и кредиту, чтобы для прочного поддержания благосостояния страны не жалеть в мирное время необходимых денежных затрат, обеспечивающих готовность к войне, этот вопрос остается еще открытым. Народные правительства обыкновенно не склонны к военным издержкам, как бы они ни были необходимы, и есть признаки, что в этом отношении Англия начинает отставать.