Книга 1917. Кара до покаяния - Шамиль Куряев

Вот это и есть подлинная причина милюковских обвинений в адрес власти! «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». Вы виноваты уже тем, что нам хочется поскорее занять ваше место! – таково было отношение вождей российской оппозиции к законной российской власти в условиях мировой войны.

§ 3.5. Особенно поучительно сопоставить милюковский «львиный рык» ноября 1916-го с его позорным лепетом в августе 1917-го (в Чрезвычайной следственной комиссии): «Я разумею, конечно, личное влияние Александры Фёдоровны. Но знаю, что говорится о её сношениях, допустим, что они были личного характера, это возможно, но что они были – это несомненно. Были лица, которые приезжали регулярно, говорилось, что это поездки за лекарствами, вероятно, были личные сношения с родственниками, были предлоги, были протекции, которые оказывались раненым и даже убитым, насчёт похорон их, была общая атмосфера сочувствия Германии».

Смешно, да не очень… Слышится в этом что-то до боли знакомое! Слишком уж это напоминает нам жалкий лепет американских официальных представителей на тему того, что «никакого химического оружия не найдено, разведка ошиблась…» и т. п. Когда дело уже сделано! После того, как неугодный режим уже смещён!

Непостижимым образом российская власть молча проглотила это тягчайшее обвинение, буквально – «подставила другую щёку». Никакого коллективного заявления правительства в ответ на возмутительную милюковскую речь не последовало: премьер-министр Штюрмер лишь подал на Милюкова в суд (в частном порядке) и разослал циркулярную телеграмму послам – для успокоения союзников. Выступавшие на следующем думском заседании военный и военно-морской министры рассыпались в комплиментах «общественности» и даже не пытались защитить Верховную власть от голословных обвинений.

Никаких адекватных мер властного реагирования на совершённое Милюковым государственное преступление предпринято не было. Председательствовавший на том историческом заседании Варун-Секрет отговорился незнанием немецкого языка (из-за чего, мол, он и не останавливал Милюкова, цитировавшего немецкие газеты по-немецки). Сам Милюков никаким репрессиям не подвергался, а его запрещённая к публикации речь благополучно распространялась по всей Российской Империи, сея горечь и смятение в умах.

Кстати, сам Милюков в своих эмигрантских «Воспоминаниях» с гордостью признавался, что он лишь «замаскировал» цитатой из немецкой газеты «наиболее сильное» место своей речи («там упомянуто было имя императрицы в связи с именами окружавшей её камарильи»). Так что, если обратить риторический вопрос Милюкова о «глупости или измене» против него самого, то никаких сомнений не остаётся: Милюков не был доверчивым глупцом – он был сознательным изменником.

§ 3.6. Утекающие к врагу военные секреты – это, конечно, никуда не годится! Однако самым серьёзным обвинением (не самым тяжёлым, а именно самым серьёзным), выдвинутым против власти, был всё-таки не телефон под кроватью императрицы и не продажа за границу тридцати вагонов сахара… Наиболее опасным пунктом в «обвинительном акте» против власти следует считать обвинение её в подготовке сепаратного мира. Собственно говоря, Милюков, бросив это обвинение с трибуны Государственной Думы, не сказал ничего принципиально нового. Подобные слухи давно уже распространялись в либеральных салонах и иностранных диппредставительствах. Милюков лишь громогласно озвучил их – бросил перчатку в лицо.

Разговоры о тайно готовящемся сепаратном мире велись в самых разных кругах. Достаточно обратиться к дневниковым записям Валентины Чеботарёвой (опубликованным впоследствии под названием «В дворцовом лазарете в Царском Селе»): «Вчера у Краснова Петра Николаевича был генерал Дубенский, человек со связями и вращающийся близко ко Двору, ездит всё время с Государем, уверяет, что Александра Фёдоровна, Воейков и Григорий ведут усердную кампанию убедить Государя заключить сепаратный мир с Германией и вместе с ней напасть на Англию и Францию». Вот даже как! – не просто заключить сепаратный мир и выйти из войны, а вместе с Германией «напасть» на Англию и Францию. Богатое было воображение у «людей со связями»!

Что уж говорить об откровенных врагах Престола! Так, Керенский, например, рассказывал своим товарищам, будто у него на руках имеется – не больше, не меньше – копия письма императора Николая Второго кайзеру Вильгельму с просьбой о сепаратном мире. Ещё бы! – разве мог император Николай отправить секретное письмо кайзеру, не отослав копии адвокату Керенскому?

Если же говорить о мнении заграницы, то на протяжении Первой Мировой войны кто только и кого только не подозревал в вероломстве! И Россия, в свою очередь, порой подозревала своих союзников в намерении заключить сепаратный мир с Германией. И ладно бы ещё подозревали «коварный Альбион», но в своё время в этом подозревали даже смертельного врага Германии – Францию. Так, в 1914 году российский посол во Франции Извольский получил от начальства шифротелеграмму следующего содержания: «Как бы Франция, утомлённая войной, не нашла в себе решимости продолжать наступление в то время, когда она будет иметь в руках достаточные гарантии возвращения ей утраченных в 1871 году земель. Настоящая дипломатическая обстановка, конечно, в принципе исключает возможность принятия Францией того положения, но она может быть к нему вынуждена состоянием своей армии к моменту, предусматриваемому великим князем (речь идёт о верховном главнокомандующем Николае Николаевиче), а также общественным мнением. Великий князь, придавая своему сообщению генералу Жоффру исключительно характер разговора между обоими главнокомандующими, то есть строго военного, простит Вас со своей стороны в пределах возможного выяснить положение, которое может принять Франция в предусматриваемом его высочеством случае».

Так что подозревали тогда – все и всех. Порой – вполне искренне, ибо участники Мировой войны видели, в каком тяжёлом положении оказались экономики воюющих стран, сколь велики оказались человеческие и материальные потери. Мир ещё не знал войны, подобной этой по ожесточённости и масштабу боевых действий! И какой же добросовестности, какой взвешенности суждений можно после этого ждать от оппозиции (всегда готовой увидеть в действиях властей то, что ей хочется видеть)?

§ 3.7. Но если обвинение в подготовке сепаратного мира было самым серьёзным из всех обвинений, выдвигаемых в адрес власти, то премьер-министр Штюрмер был самым серьёзным персонажем в списке обвиняемых. Ибо глава правительства – это не императорская супруга и не «возжигатель царских лампад» (не имевшие по закону никаких властных полномочий). Председатель Совета Министров мог – теоретически – предпринять какие-то конкретные шаги для реализации замысла «прогерманских сил».

Однако попытки придать (задним числом) выдвижению Штюрмера принципиальное значение – по меньшей мере странны. Достаточно вспомнить, какая в те годы царила «министерская чехарда», чтобы перестать удивляться очередному министерскому назначению – не первому и не последнему. В то же время именно Штюрмер продержался на посту главы правительства довольно долго (почти весь 1916 год): время достаточное для того, чтобы предпринять решительные шаги (раз уж они были смыслом его выдвижения!). Однако никакого конкретного «компромата» против Штюрмера не было найдено ни в период его премьерства, ни в период его тюремного заключения (после Февральской революции), – ничего, кроме старых оппозиционных баек.