Книга Атлантида, унесенная временем - Анатолий Максимов

Слава русским морякам.

К столетию битвы – благодарные потомки, года 1891, месяца июля, дня 31».

С пригорка хорошо просматривалась бухта, ее два мыса, развалины крепости на тонком мысу и еще какие-то крепостные остатки по периметру бухты. Где-то там, за этими мысами стояли на якоре турецкие корабли, которые неожиданно атаковал адмирал Ушаков.

К нам, тяжело опираясь на палку, подошел седой крестьянин, что видно было по одежде. И, не совсем хорошо говоря по-русски, спросил: не мы ли вчера пришли на том судне – он указал на нашу яхту, крохотулей выглядевшей на водной глади бухты. И потом он несколько раз переводил взгляд то на нас, то на камень-памятник.

Двухметровый камень из темно-красного гранита с голубой искрой ограничивался четырьмя корабельными пушками времен парусного флота, врытыми дулами вниз. Справа стоял полутораметровый адмиральский якорь, от которого отходила и с трех сторон обрамляла тесаного камня площадку якорная цепь.

– Так это вы пришли вечера из шторма, – снова, но уже утвердительно, сказал старик.

– Да, отец, это мы… Нашли убежище у вас…

И тогда старик оперся на якорь и начал свой рассказ, пересыпая речь некоторыми русскими словами – но мы все поняли: здесь был камень еще со времен, как он говорил, «вашей царицы Екатерины». Но когда вернулись снова на три четверти столетия турки, этот камень они уничтожили.

– Тот камень видел много крови – на нем рубили янычары головы непокорным…

Старый крестьянин присел на корточки и продолжал:

– Рассказывал мой отец, как после победы над янычарами на Шипке к нам пришел большой военный корабль. Он-то и привез этот камень с надписью…

Мы молча внимали прошлому этой земли.

– Я родился после вашей революции… А в годы оккупации германцами мы, и я тоже, спрятали этот камень, пушки, якорь и цепи в землю… И после победы снова поставили на место…

Четверо стояли у памятника русской доблести. Во мне зрело чувство гордости и безысходности – уже заметно было, что нашу славу едва ли удастся возвратить на прежние высоты. Эту славу растило наше Отечество тысячу лет и особенно – в последние триста. Разрушать начали ее уже в восьмидесятых годах…

…Я еле дождался вечера и из кабинета Христо – он оставил мне свои ключи – наконец-то связался со Стояном.

– Стоян, здравствуй, беспокоит тебя знакомый по Москве… Максим Бодров, – сделал я паузу, давая ему осмыслить услышанное.

В ответ:

– Вы звоните из Москвы?

– Нет, из Калиакрии… Вам привет от Владилена, – чуть ли не по слогам назвал я имя хорошо ему известного председателя правления нашей ветеранской ассоциации. – Мы встречались у него…

Короткое молчание и взрывающийся голос:

– От Владилена Николаевича?!

Теперь все встало на место: мы «узнали» друг друга, особенно когда я услышал:

– Я же снимал тебя для нашего телевидения!

И тут же удивленный вопрос:

– А почему из Калиакрии звонишь? Что случилось?

– Стоян, это длинный разговор – нужно увидеться? Как у тебя со временем? Будешь в Софии? Я подъеду? Куда и когда?

– Нет уж – лучше я к тебе… А то еще потеряешься… Да и давно я не был в тех краях, – решительно заявил Стоян. – Жди завтра к обеду… Обнимаю…

Я подошел к карте Болгарии, которая висела по соседству с портретом великого болгарского революционера Димитра Благоева. Других портретов в кабинете не было. В углу стояло, видимо, еще с «социалистических» времен, переходящее красное знамя и национальный трехцветный флаг.

Болгария – страна между Румынией с севера, Югославией с запада, Грецией и чуть-чуть Турцией с юга, а с востока – только Черное море, много моря. И вся-то она компактная, насыщенная шоссейными и редкими железными дорогами, и не так уж много рек. Главная магистраль – югославский Белград – София – Стамбул, и в нашу сторону – София – Варна. А Варна-порт – это совсем рядом с Калиакрией, километров пятьдесят.

От Софии Стояну придется добираться километров четыреста. В общем, все мы ждали его приезда с нетерпением, ибо кое-что про этого моего «московского знакомца» я ребятам рассказал. Естественно, только об официальной стороне дела. Мне был шестьдесят, Стояну – под сорок пять. То самое интервью он брал у меня с подачи Владилена Николаевича, фронтовика и большой души человека, моего коллеги по профессии, работавшего в советском посольстве в Софии советником. Стоян знал его и в Софии, и в Москве.

… Короткое интервью для болгарского телевидения было связано с очередным юбилеем нашей службы. И Стоян сделал ролик об операции, в которой с целью проникновения в спецслужбу Запада мне пришлось выступать в роли… предателя родины.

В момент записи состоялся любопытный разговор:

– Может, перепишем кое-что, Стоян? – попросил я его, тогда еще робея перед телекамерой.

– Зачем? – разъяснил он. – Чтобы ты ни говорил по-русски, я переведу на болгарский и… как нужно.

И он засмеялся, видимо удивляясь моей наивности делам телевидения. Человек он был веселого склада и в тот день нашего первого знакомства не просто был принят в компанию ветеранов, но был с нами абсолютно на равных, своим человеком.

Вот такую личность мы ждали к обеду.

* * *

Ближе к часу дня по склону дальнего холма на вьющейся там дороге показалась точка. Она быстро превратилась в приземистую автомашину типа «стейшнвагон», по-нашему – фургон. В том, что это мог быть только Стоян, не сомневался Христо, вместе с нами ожидавший гостя у городской думы, как называл ее местный голова.

…И это было не преувеличение – городок жил колхозно-артельно. Все его богатство было здесь, на этой веками политой потом и кровью земле – виноградники с винзаводом, рыбзавод с рыбным хозяйством по всему черноморскому побережью, рыбокоптильня и рыбконсервный завод, фабрика по переработке фруктов и овощей, в том числе знаменитого на всю Россию болгарского перца. И как я понял, славился городок каким-то особым табаком. Мал городок, но богат людьми, о которых Христо говорил только в восторженном тоне.

– Минут через десять ваш гость будет здесь, – молвил Христо. – Такого авто мы в нашем городке не видывали… Это точно он…

– А найдет ли он нас сразу? – засомневалась Ольга.

Она за три дня отдыха еще более расцвела. Ее темные глаза лукаво излучали икорки вечных смешинок – ее душа жила в мире спокойствия. И, видимо, думать о плохом будущем ей не хотелось. Меня же наше будущее тревожило, и очень.

Влад, как всегда, был молчалив, но нет-нет, да я ловил его быстрые взгляды в сторону Ольги. И это меня радовало: если быть на чужбине, даже накоротке, лучше иметь рядом такого друга, каким был этот крепкий телом и душой, не избалованный «модной жизнью» парень.

На горке, в конце улочки показалась автомашина и, чуть не заполнив ее всю своим массивным кузовом иноземной постройки, подкатила к нам, лихо затормозив в метре от нашей четверки.