Книга Терское казачество - Михаил Караулов

Прошло два века, в течение которых казаки окончательно вошли в состав вооруженных сил государства. Борьба Петра Великого со Швецией, Полтавский бой, Азовские походы, войны с отдаленной Персией, с Крымом и Турцией, создавая славу казачеству, укрепляли мощь России. Но в начале XIX века снова отечеству нашему пришлось перенести тяжелое испытание, – в 1812 году французский император Наполеон I Бонапарт с полумиллионной армией, составленной из всех народов Европы («дванадесяти языков»), вступил в пределы России, оттеснил русскую армию в глубь страны и после жестокой и кровопролитной Бородинской битвы занял первопрестольную столицу русскую – Москву. И снова единодушно поднялся народ русский, тысячи казаков, как и прежде, явились под Москву биться с врагом и опять «атаманскою и казачьею прямою службою, и радением, и кровию, и дородством и правдою великою Российское государство от дванадесяти языков очистилось и от злого их пленения учинилось свободно».

Как орлы на лакомую добычу, кинулись казаки на вражескую армию, неустанно терзали и гнали ее при отступлении из Москвы, в преследовании своем дошли до самого Парижа, столицы Франции, и разнесли громкую славу непобедимого русского оружия по всей Европе. Об успехах лихих казацких вождей («вихря-атамана» Платова и др.) Кутузов доносил Государю так: «Велик Бог, Всемилостивейший Государь, припадая к стопам Вашего Императорского Величества, поздравляю Вас с новою победою. Казаки делают чудеса, – бьют на артиллерию и пехотные колонны. Все французы в плен забираемые, неотступно просят о принятии их в русскую службу. Даже вчера италианской гвардии 15 офицеров приступили с той же просьбой. Они говорят, что нет выше чести, как носить русский мундир»[27]…

Французский генерал Де-Брак, один из лучших кавалерийских офицеров армии Наполеона I, дает в своей книге «Аванпосты легкой кавалерии», изданной в 1831 году, самые лестные отзывы о боевых качествах казаков. «Казаки», говорит он[28], «лучшая легкая кавалерия в Европе, вполне достигшая цели своего назначения (которое должно было бы быть назначением всякой легкой кавалерии). Им свойственны инстинкты волка и лисицы; они привычны к войне и отличаются крепостью тела, а лошади их чрезвычайно выносливы…»

«Если казаки разделяются при отступлении тем больше, чем продолжительнее ваши атаки, то не думайте, что они потеряли уверенность и оробели. Нет, это способ их отступления, способ чрезвычайно опасный для преследующего их неприятеля, которому часто приходится раскаяться в своей смелости. Если же, напротив, другие европейские войска нескоро собираются при отступлении, то это верный признак их деморализации; тогда нужно сильно насесть на них»…

«Упоминая о казаках, я указал вам на них, как на совершенный образец. Я снова подтверждаю то, что мною было сказано об этом. Некоторые офицеры, не участвовавшие в войне или участвовавшие в ней не на аванпостах, считают своей обязанностью презрительно отзываться об этой кавалерии; не верьте им! Несправедливость к своему противнику есть всегда дурная и ложная политика, и лучший способ для обогащения себя боевыми средствами заключается не в злословии, а в наблюдении. Спросите мнение, составленное о казаках нашими знаменитостями, каковы маршалы: Сульт, Жерар, Клозель, Мезон; генералы: Моран, Лаллеман, Пажоль, Кольбер, Корбино, Ламарк, Преваль; спросите наших неустрашимых командиров: д’Омениля, Фарина и др., одним словом, спросите всякого настоящего боевого офицера, и они скажут вам, что легкие кавалеристы, которые, подобно казакам, окружают армию бдительной и непроницаемой сетью и, защищая ее, вместе с тем утомляют неприятеля, постоянно наносят удары и лишь редко подвергаются им, прекрасно и вполне удовлетворяют назначению какой бы то ни было легкой кавалерии».

«Вы прочтете в записках Ла-Валета: «Казаки были оружием, которое делало войну чрезвычайно опасной, в особенности для офицеров, назначенных для рекогносцировки. Многие из них и преимущественно офицеры генерального штаба, избранные начальником штаба, предпочитали доставлять свои рапорты, основывая их на показаниях крестьян, чем подвергаться в дали нападениям казаков. Таким образом Император уже не мог знать истины».

«И так, вы видите офицеров, не смеющих даже во Франции отойти на расстояние. Вы видите, что гений Императора парализуется деятельностью казаков. Разве этот факт ничего не значит!»

Генерал Моран в свою очередь говорит про них следующее: «Но эти конные народы не знают ни правильных подразделений на части, ни равнения, не знают вообще столь высоко ценимого порядка и стройности; они ездят обыкновенно прижав колени к лошади, а ногами упираются на широкие стремена, служащие им опорой при употреблении в дело оружия, так что они могут наклонять свой корпус вперед для нанесения удара и отшатываться для избежания последнего. Лошади их, приезжанные таким образом, что могут с места в карьер и сразу останавливаться в карьере, усугубляют их ловкость и как бы составляют с ними одно целое. Люди эти постоянно бодрствуют, двигаются с замечательной быстротой, имеют весьма ограниченные потребности, а в умах их зарождаются одни лишь воинственные мысли»…

«Движение французской армии было замедлено казаками, – отрезав ее от всякой помощи, они беспрестанно с остервенением нападали на ее фланги, подобно рассвирепевшим пчелам, бесчисленные уколы которых замучивают и обессиливают льва».

«Какое чудное зрелище представляла эта европейская кавалерия, раскинувшая свои линии на берегах Немана, блестящая сталью и золотом на солнечных лучах июньского дня и сияющая пылом и храбростью. Какое горькое воспоминание оставили по себе те бесполезные, истощившие ее маневрирования, которые она употребляла против казаков, прежде презираемых, но сделавших для спасения России более, чем все армии этой Империи; ежедневно показывались они на горизонте, растянув свою линию на громадном пространстве, а их ловкие наездники смело подъезжали чуть не к самым нашим шеренгам: мы строились, шли на эту линию, но когда совсем уже подходили к ней, она исчезала и на горизонте снова виднелись одни березы да сосны; но час спустя, когда лошадям был задан корм, атака начиналась снова, – черная линия их опять появлялась, и снова повторялись те же маневры, приводившие к тем же результатам. И таким образом самая лучшая, самая храбрая кавалерия была замучена и изнурена людьми, которых они считали недостойными для себя противниками, но которые между тем одни могли спасти государство, нашедшее в них истинную опору и единственных освободителей. К довершению нашего огорчения надо прибавить, что наша кавалерия была многочисленнее казаков; что она была поддержана самой легкой и доблестной артиллерией, составлявшей ужаснейшее из когда-либо существовавших орудий смерти; кроме того, следует заметить, что ее начальник, образец храбрости, поддерживал каждое свое движение самой неустрашимой пехотой. И несмотря на это, казаки возвратились покрытые славой, с богатой добычей на плодородные берега Дона, между тем как поля России были усеяны трупами и оружием наших воинов, столь доблестных, неустрашимых и столь преданных славе нашего отечества: вот в чем заключается тайна побед Чингис-Хана»…