Книга Проклятие королей - Филиппа Грегори

Он дал мне свое имя, и смерть у меня этого не отнимет. Теперь я вдовая леди Маргарет Поул, как когда-то была леди Маргарет Поул, супругой лорда Поула. Но важно то, что имя сэра Ричарда не похоронят вместе с ним. Я его сохраню. Я могу спрятать свою истинную суть за этим именем, даже в смерти муж будет меня оберегать.

Я рожаю мальчика – сына, который не узнает отца. В минуты слабости, когда мне вручают младенца, я начинаю плакать над его пушистой головкой. Это последний дар моего мужа и последний ребенок, которого я родила. Последняя возможность любить невинное создание, которое от меня зависит; как я любила брата, зависевшего от меня. Я целую влажную макушку и чувствую, как стучит сердце младенца. Мой последний, самый драгоценный ребенок. Боже, дай мне его сберечь.

Я оставляю покои роженицы, чтобы помолиться перед новым памятником, на котором значится «Сэр Ричард Поул», поставленным под окном нашей церквушки. Король прислал мне в дар сто пятьдесят семь ноблей на траурные одежды для меня и крестьян; из этих денег, если правильно ими распорядиться, можно оплатить и поминальный пир, и даже надгробный камень. Я вызываю мажордома, Джона Литтла, чтобы сказать, что довольна тем, как он вел дела.

– И еще Его Светлость король прислал вам разрешение взять взаймы сто двадцать ноблей из состояния вашего сына, – говорит мажордом. – Так что до Рождества мы продержимся.

– Сто двадцать ноблей? – повторяю я.

Это не лишнее; но едва ли это можно назвать королевским даром. Щедрости тут нет. Тюдорам придется сделать что-то большее, если они хотят, чтобы мы не замерзли.

Тем временем все деньги идут не в ту сторону: от нас – им. Мои мальчики должны стать королевскими воспитанниками, поскольку их отец умер, а они еще дети. Для меня и для семьи это разорение. Все доходы поместья пойдут королю, будут уходить в королевскую казну, пока мой сын не вырастет и не сможет принять наследство – или то, что останется от него после того, как ему пустят кровь в королевской казне. Если король пожелает срубить все деревья на дрова, он может это сделать. Если захочет зарезать всех коров, никто его не остановит. Все, что я могу брать, это вдовье содержание – треть ренты и доходов, – всего сорок ноблей за целый год! Король Генрих предлагает мне ссуду из того, что когда-то полностью принадлежало мне; я не могу испытывать благодарность.

– Сто двадцать ноблей помогут нам продержаться до Рождества? А что будет после? – спрашиваю я мажордома.

Он просто смотрит на меня. Он знает, что не от него ждать ответа на этот вопрос. Знает, что ответа нет и у меня. Знает, что его вообще нет.

Замок Стоуртон, Стаффордшир, весна 1505 года

Приходит и минует Рождество, мы не устраиваем пир для крестьян, на Двенадцатую ночь дети получают самые скромные подарки. Я объявляю, что мы все еще в трауре, но в деревне шепчутся, что так дела не делаются и в прежние времена было лучше, благородный рыцарь сэр Ричард устраивал превосходный пир для домашних и для всех крестьян, он помнил, что время сейчас холодное и голодное, что хороший обед кстати тем, кто кормит множество ртов, и бесплатные дрова тоже неплохо бы раздавать.

Малыш Джеффри процветает при кормилице, но я внезапно понимаю, что размышляю, когда его можно будет отлучить, кормилица – лишняя статья расхода в детской. Я не могу отпустить учителя мальчиков – это внуки моего отца, внуки Джорджа, герцога Кларенса, ученейшего дворянина при выдающемся дворе, они – дети Уориков, они должны читать и писать как минимум на трех языках. Я не могу позволить этой семье скатиться в невежество и грязь; но обучение и чистота чудовищно дороги.

Мы всегда жили тем, что дает домашняя ферма, и продаем излишки на местных рынках. У нас делают сыры и масло, собирают фрукты, солят мясо. Лишнюю еду мы посылаем продавать на местном рынке, каждое лишнее зернышко я продаю мельнику, а сено и солому – местным торговцам. Мельницы на реке платят мне всякий раз, как мелют зерно, местные горшечники платят за то, что обжигают товар в моей печи, а еще я продаю лес.

Но конец зимы – худшее время в году: лошади подъедают летний запас сена, излишков на продажу нет, скот питается соломой, и если ее прикончат до того, как появится весенняя трава, животных придется забить на мясо, и у меня не останется скотины. После того как поедят домашние, еды не остается, продать за наличные нечего, и мы полагаемся на крестьян, которые отдают нам долю урожая, мы не можем вырастить достаточно на своих полях.

Принцесса Катерина пишет, выражая соболезнования по случаю смерти моего мужа. Она тоже пережила горькую потерю. Ее мать редко ей писала, и тепла в этих письмах было немного, но Катерина продолжала ждать их с нетерпением и тосковала о матери каждый день. Теперь Изабелла Испанская умерла, и Катерина больше не увидит мать. Что еще хуже, смерть ее матери означает, что отец Катерины больше не правит в союзе всей Испанией, ему осталось лишь его королевство, Арагон. От его богатства и влияния в мире осталась половина, даже меньше, а его старшая дочь Хуана унаследовала от матери трон Кастилии. Катерина больше не дочь испанских монархов, она всего лишь дочь Фердинанда Арагонского – а это совсем другое будущее. Я не удивлена, прочтя, что принц Гарри и его отец уже не так часто навещают ее, как раньше. Она живет на небольшие суммы, которые дарит король, и иногда они меньше, чем она ожидает, а иногда королевский казначей вовсе забывает ей заплатить. Король настаивает, что должен получить от испанцев все ее приданое, прежде чем можно будет говорить о браке с Гарри, и в ответ отец Катерины Фердинанд требует, чтобы король полностью и сразу выплатил ее вдовье содержание.

Вы не согласитесь написать Миледи и узнать у нее, можно ли мне явиться ко двору? Не могли бы вы сказать ей, что я, увы, не понимаю, как платить по домашним счетам, что я здесь несчастлива и одинока? Я хочу жить в ее покоях, как внучка, как мне и подобает.

Я отвечаю, говоря, что теперь я – такая же вдова, как она, и что тоже бьюсь, чтобы расплатиться со всеми в мире. Пишу ей, что мне очень жаль, но я не имею влияния на Миледи. Я напишу ей, но сомневаюсь, что мое вмешательство заставит ее быть добрее к Катерине. Я не говорю, что Миледи сказала, что никогда не простит меня за то, что я отказалась дать показания против Катерины, как хотела Миледи, и что я сомневаюсь в том, что мои слова, – чьи угодно слова, – заставят ее быть к Катерине добрее.

Катерина весело отвечает, что ее дуэнья дока Эльвира в таком скверном расположении духа, что Катерина посылает ее на рынок торговаться, и ее злобный ломаный английский помогает сбить цену. Принцесса пишет так, словно это смешно, и я, читая, смеюсь вслух, а потом рассказываю ей о размолвке, которая случилась у меня с кузнецом из-за стоимости подков.

Не скорбь лишит меня остроты ума, но голод. Я захожу на кухню, притворяясь, что слежу за разумным расходом припасов; но на самом деле я пала так низко, что начала облизывать ложки и выскребать горшки.

Я увольняю всю прислугу, какую можно, едва мы доживаем до Благовещенья. Некоторые плачут, покидая дом, а у меня нет денег, чтобы дать им на прощанье. Тем, кто остается, приходится трудиться за двоих, а есть такие, кто даже не знает, как что делается. Кухонной прислуге теперь нужно разводить огонь и выметать золу из очага в моей комнате, и она вечно забывает принести дрова или рассыпает золу. Для нее это тяжелый труд, я вижу, как она шатается под весом дровяной корзины, и отвожу глаза. Я берусь за работу в молочной, учусь делать сыр и снимать молоко, после чего отсылаю молочницу домой. Мальчика в пивоварне я пока оставляю, но учусь делать эль. Моему сыну Генри приходится выезжать в поля с управляющим и смотреть, как сеют зерно. Он возвращается, опасаясь, что семена бросают слишком густо, что тщательно отмерянное количество зерна не покроет всю землю.