Книга Резидент галактики - Леонид Моргун

Восточные танцы были ее стихией. Равнодушной ее оставлял классический балет с его холодной, отточенной грацией. Смешными и попросту бестолковыми казались молодежные судороги под рев гитар и завывание синтезаторов. Лишь испанское болеро да аргентинское танго на некоторое время взволновали ее. Но для исполнения их у нее не было ни пышных юбок, ни партнеров. И лишь в томных и неторопливых ритмах мугамов, в размеренном и гулком стуке нагары обретали плоть и кровь теснящиеся в душе девочки образы. Каждый ее шаг был шедевром, каждое движение рук – поэмой, каждый взгляд – сверканием молнии.

Она усердно занималась в танцевальном кружке при клубе, размещавшемся в старом сарае, и не прекращала занятий ни во время проливных дожей, когда нещадно протекала дощатая крыша, ни в зимние морозы, когда в «клубе» можно было окоченеть.

Заведующий был в восторге от ее способностей. Но. вероятно, его восторженность стала чересчур уж бросаться людям в глаза. Лалин старший брат, Афаз, собрал деревенских ребят, и они поговорили с заведующим по душам. После этого разговора заведующий уехал первым же автобусом, позабыв собрать чемоданы и даже не получив зарплаты.

Лале исполнилось пятнадцать лет, когда Афаз угодил в тюрьму. Уже два года прошло с той поры, как он перебрался в город и пошел работать на стройку. Погубила его выпивка. Нельзя сказать, что в селе было туго со спиртным. Водки и дешевых вин в лавке было в изобилии. Если б не они, лавку и вовсе можно было закрыть за ненадобностью. Однако в селе существовали стойкие традиции не позволявшие молодым пьянствовать на глазах у старших. Кроме того, согласно Корану алкоголизм считался мерзейшим из пороков, а законы шариата в селе чтили. Единственному деревенскому алкашу Абдулке прохожие дружно плевали вслед, но не изгоняли из деревни, ибо он был дурачком, а следовательно, «божьим человеком». В городе же Афаз оказался в общежитии, в компании молодых ребят, которые охотно угощали, но с еще большей охотой пили за чужой счет. Вечерами, после обильных возлияний, начинались традиционные «сека» или «очко» – игры, о которых приличный шулер постыдится пачкать руки. Но приличных там и не водилось. У молодого человека появились карточные долги. Все эти факторы привели к тому, что в скором времени он был арестован за попытку разбойного ограбления с применением холодного оружия.

Отец срочно выехал в город, чтобы похлопотать за сына. В прокуратуре случайно попавшийся земляк свел его с нужным человеком, который ознакомился с делом и пролил надежду, что всю историю можно представить просто как мелкое хулиганство. Нужный человек брался даже убедить в этом судью и прокурора. За труды он готов был довольствоваться скромным гонораром в сорок тысяч рублей («Новыми?!» – ошарашенно переспросил отец, чем вызвал снисходительную усмешку искушенных людей).

В вихре событий, промелькнувших перед мысленным взором Лалы, особенно, явственно запечатлелся тот пасмурный, осенний вечер, когда, возвращаясь из школы, она увидела у ворот своего дома белую «Волгу», лоснящуюся округлыми боками, со сверкающим хромированным оленем на капоте.

– Лялька! К тебе жених приехал! – смеялись подружки.

Девочка стремительно вбежала в дом и остановилась на пороге гостиной. За столом, неподалеку от отца, сидел мужчина с круглым бабьим лицом и толстыми губами, над которыми пробивались редкие усики. Увидев Лалу, он расплылся в широкой улыбке. Отец сердито взглянул на нее и сделал глазами знак выйти.

Она вышла из гостиной. На улице шел дождь. Она поиграла на веранде с Намиком и маленькой Зариной в куклы. Сердце ее было неспокойно.

Потом на веранду с криком выбежала мать, обняла Лалу, крепко прижала к себе, заплакала, запричитала. Следом вышел отец, пьяный и злой, начал бить ее кнутом, а дети сгрудились в уголок и плакали. Только Намик, бедовая голова, бросился отцу под руку, так и ему досталось.

– Убей! Убей меня! – кричала мать. – Убей свою дочь! Только не отдавай ее этому поганцу!..

Грязно выругавшись, отец швырнул в нее обломанное кнутовище и, шатаясь, вышел. А мать еще долго лежала на полу и стонала, ничего не отвечая.

Ночью к Лале прокрался Намик и жарко зашептал в самое ухо:

– Знаешь, кто это был? Толстый Алим! Маразинец! Он хочет на тебе жениться, вот! Ребята говорят, что он богаче всех на свете! Он отцу за тебя миллион дает! Вот!

Маразинец! Это слово потрясло ее. Мараза – проклятое богом и людьми селение, жители которого с незапамятных времен принадлежали к касте изгоев и нищих. Попрошайничество было их основным занятием, единственным средством существования, возможно даже, призванием.

Время от времени они появились в крупных городах: бабы в пестрых юбках, закутанные в цветастые платки, тащили за собой выводки сопливых ребятишек, везли на колясочках безногих уродцев. Они слонялись по центральным улицам, пристраивались в подворотнях, подземных переходах, обшаривали вагоны электричек, трамваев, метро, клянча милостыню именем аллаха. Вероятно, имя божие делало свое дело: сердца сердобольных горожан смягчались при упоминании основных мусульманских пророков и добродетелей – и в простертые ладони попрошаек дождем сыпались серебро и бумажки. Медью маразинцы тоже не побрезговали бы, но подавать медяки среди горожан считалось признаком бедности.

О, уникальные и неповторимые граждане единственного в своем роде города! В ваших душах воплотились его контрасты, будто из сферы архитектурной и экономической они вдруг перенеслись в категории психологические и нравственные. Как в городе изобилие звонкоструйных фонтанов в центре соседствует с безводьем в квартирах, величественные строения центра и просторы бульваров сочетаются с крохотными вонючими двориками, полными крыс и помоев, как сказочное изобилие базаров соседствует с неслыханными ценами, так и в вас, дорогие мои соотчичи, сходятся воедино самые противоположные качества. Вы ругаете детей своих за лишние безделушки, а сами, не скупясь, переплачиваете барыгам за деликатесы, изо дня в день копите гроши, чтобы в один день потратить их за праздничным столом, клянете проходимцев и в то же время восхищаетесь их предприимчивостью, безбожны до крайности и до смешного суеверны. Странным все это кажется пришлым людям, а мы привыкли, и уж не видим себе жизни без города нашего, который автор, как и вы, дорогие читатели, несмотря ни на что, считает прекраснейшим на свете.

Побродив неделю по городу, нищие возвращались в родные палестины, где в массивных белокаменных особняках с садами и гаражами ожидали их благоверные супруги. Иметь несколько жен среди них не считалось зазорным, напротив это свидетельствовало о достатке главы семейства. О богатстве этих людей, их алчности и колдовских способностях ходили легенды.

Разумеется, Лала знала, что брак, и не только в их семье, но и во всей округе являлся не столько союзом двух любящих сердец, сколько сделкой, смахивающей на вульгарную торговую операцию, вроде покупки коровы, разве что, «обмывание» покупки длилось немного дольше и обставлялось гораздо торжественнее. Невестам преподносили многотысячные подарки, Брильянтовые наборы умопомрачительной стоимости. В ответ женихам дарили машины и дома. Затем следовали расходы на торжества. Редкая свадьба стоила дешевле двадцати тысяч. Тысячу рублей платили только специально выписанному певцу, около того – музыкантам. Остальные суммы расходовались на трех-, пяти-, семидневное гулянья, повальные обжорства и пьянку. К столам ведрами подавалась икра, пудами – балыки и колбасы, десятки баранов приносились в жертву чревоугодию. Со всей деревни собирались женщины готовить еду и убирать невесту. Потом следовали торжественные шествия с подарками, вывоз невесты на брачный обряд, потом мужчины садились за стол, и гремела музыка, и пелись томные гимны любви и красоте, и плясались зажигательные танцы… Под утро же гостям демонстрировали простыню молодоженов с явственно запечатленными на ней мужественности жениха и добродетельности невесты.