Книга Высокие Горы Португалии - Янн Мартел

Вернувшись к автомобилю и вскормив голодному зверю весь лигроин из бутылок, добытых в такой дали, он невольно обращает внимание на бутылочные этикетки. И начинает читать. «Средство от вшей и блох! Эффективно и самым беспощадным образом уничтожает всех паразитов, а также их гниды, – гласит надпись на этикетке. – Использовать без ограничений. Внутрь не употреблять. ДЕРЖАТЬ ПОДАЛЬШЕ ОТ ОГНЯ».

Отчего же хозяева лавок с аптекарями даже не полюбопытствовали, зачем ему столько отравы? То, что он приобретал как топливо для автомобиля, они сбывали как средство борьбы с паразитами. Они, верно, думали, что он собирается воевать с полчищами вредителей, сонмом вшей и блох и прочими паразитами, копошащимися у него на голове. Неудивительно, что они поглядывали на него искоса. Так, стоп! Ну да. Ну конечно. Иного объяснения быть не может. И хозяева лавок с аптекарями недалеки от истины. Ведь у него все чешется с головы до ног – до умопомрачения, поскольку он буквально кишит полчищами вредителей, сонмом вшей и блох и прочими паразитами, копошащимися у него на голове.

Томаш глядит на другую руку. Бутылка, которую он держит вверх дном, булькнув напоследок, опорожнилась. Она последняя. А сколько же их было? Штук пятнадцать. Запас топлива имелся у него еще перед дорогой – бутылки звякали по всему салону, и это не считая полного бочонка. И вот не осталось ничего, а раздобыть больше негде. Он хватается за маленькое круглое отверстие топливного бака, словно собираясь вытащить его. Не получается. Между его нестерпимыми страданиями и облегчением – узкие промежутки, и шире они не становятся.

Он размышляет: Кто же прикасался ко мне? Кто трогал за одежду? От кого эта зараза? Все могло произойти в Повоа-ди-Санта-Илье или в Понти-ди-Сор. И там, и там он общался с людьми – соприкасался с ними, – когда пытался вырваться из обступавших его машину толп.

Томаш начинает судорожно чесаться.

Небо темнеет. Начинается дождь, и он прячется в автомобиле. Переднее стекло покрывается водяными полосами и крапинками – дорогу сквозь них не различить. Дождь становится все сильнее, превращаясь в равномерный поток, и Томаш задумывается: а ведь дядюшка ни словом не обмолвился о том, может ли машина ехать в дождь. Он не верит, что она удержится на дороге. И решает подождать, когда закончится дождь.

Сумерки, а затем тьма расползаются нездоровыми испарениями. Во сне на него со всех сторон несутся галопом почтовые кареты. Холодно. Ноги его торчат из водительской кабины – и мокнут под дождем. Время от времени он просыпается от зуда.

Дождь не перестает и утром. У Томаша зуб на зуб не попадает от холода – ополоснуться целиком нет ни малейшей охоты. Он лишь смачивает руки и умывает лицо. Отцу Улиссешу на острове тоже докучал дождь. И поливал он там так, что впору было с ума сойти. Разве сравнить с легкой европейской изморосью?

На пустынной дороге попадаются лишь случайные крестьяне – они непременно останавливаются и подолгу мелют языком. Они бредут вдоль дороги – кто в одиночку, кто тащит за собой осла, а некоторые, мелкие землевладельцы, гнущие спину на своих крохотных наделах, вырастают словно из-под земли. И дождь, похоже, им нипочем.

Что один крестьянин, что другой – все одно. Они с любопытством осматривают колеса автомобиля и нахваливают их за изящную форму и малую величину. Они пялятся в боковые зеркала заднего вида – и нахваливают за хитроумное приспособление. Они разглядывают механизмы управления – и пугаются. Они смотрят на двигатель – и теряются в догадках. И каждый воспринимает все в целом как некое диво.

Лишь один мужичок, пастух, как будто не проявляет ни малейшего любопытства к невиданной штуковине.

– Можно посидеть тут малость с вами? – спрашивает он. – А то я весь продрог и промок.

Машину уже со всех сторон обступают овцы – их сгоняет в кучу, словно заложников, собачонка, которая носится, наворачивая круги, и беспрестанно лает. Овцы блеют без удержу и действуют на нервы. Томаш кивает мужичку – тот обходит машину кругом, забирается в кабину с другой стороны и пристраивается рядом.

Томашу хочется, чтобы мужичок заговорил, но тот точно воды в рот набрал – сидит себе и глядит вперед. Проходит минута-другая. Тишину разрежает нескончаемо шипящий шум дождя, блеяние овец и лай собачонки.

В конце концов первым заговаривает Томаш:

– Позвольте объяснить, почему я здесь. Дальняя поездка – дело не из легких. Я ищу потерянное сокровище. Целый год ушел у меня на то, чтобы узнать, где оно может находиться… и вот теперь я знаю. Вернее, догадываюсь. Почти. И когда я найду мое сокровище, я перевезу его в Национальный музей древнего искусства, в Лиссабон, хотя оно стоит того, чтобы обрести место в каком-нибудь большом музее Парижа или Лондона. То, о чем идет речь, это… ну, в общем, я сказать не могу, знаю только, что эта вещь необыкновенная. Люди будут смотреть на нее с раскрытым ртом. Впечатление будет грандиозное. С этой вещью я воздам Богу по заслугам, за все, что он сделал с теми, кого я люблю.

Единственное, чем мужичок отвечает Томашу, так это быстрым взглядом и кивком головы. Зато до овец как будто доходит суть его сокровенного признания – они разом отзываются протяжным «бе-е». Это уже не милые овечки, белые и пушистые. А зверюги с костистыми мордами, глазами навыкате, облезлой шерстью и спекшимися под хвостом испражнениями.

– Скажите, – обращается к пастуху Томаш, – а что вы думаете о животных?

Пастух снова мельком глядит на него и в этот раз уже открывает рот.

– О каких еще животных?

– Ну, хотя бы об этих, – отвечает Томаш. – Что вы думаете о ваших овцах?

Наконец мужичок говорит:

– Они жизнь моя.

Томаш на мгновение задумывается.

– Так-так, ваша жизнь. Что ж, глубокое замечание. Не будь у вас овец, вам не на что было бы жить, вы бы умерли. Такая зависимость создает своего рода равенство, верно? Не самостоятельность, а общность. Вы с вашими овцами сидите на разных концах качелей, а где-то между вами находится точка опоры. Вам приходится держать равновесие. И в этом смысле мы не лучше, чем они.

Мужичок помалкивает в ответ. Тут Томаша охватывает нестерпимый зуд. Теперь чешется все тело.

– Простите, у меня там неотложное дело, – говорит он и вдоль подножки пробирается к задку автомобиля.

Через широкое заднее окно ему хорошо виден затылок пастуха в кабине. Корчась и извиваясь на заднем диване, Томаш сражается с чесоткой, силясь выскрести ногтями своих мучителей-паразитов. Какое счастье! Пастух и не думает оборачиваться.

Чтобы уберечься от дождя, Томаш завешивает одеялом разбитое вдребезги дверное окно, захлопывает дверь и таким образом закрепляет одеяло на дверной раме. Дождь начинает монотонно барабанить по крыше. Среди сваленного в кучу снаряжения он расчищает себе местечко на кожаном диване, укрывается другим одеялом и сворачивается клубком…

Он пробуждается внезапно. И понятия не имеет, сколько проспал – пять минут или пятьдесят пять. Дождь не унимается. Но пастуха простыл и след. Всматриваясь в исполосованное струями дождя окно машины, Томаш различает впереди на дороге окутанную дымкой серую массу – отару овец. Он открывает дверь салона и встает на подножку. Пастух бредет посреди отары – кажется, будто он парит в облаке. Собачонка семенит рядом, как прежде, но ее лая Томаш не слышит. Отара движется по дороге, затем сворачивает к обочине – на тропинку, уходящую в поле.