Книга Великие умы России. Том 11. Александр Столетов - Полина Чех
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Особенно любит Столетов дочь сестры Варвары Катюшу. Он отдает ее на учения в высшие женские курсы в Москве, оплачивает обучение, они живут вместе, Александр Григорьевич заботится о ней, а она о нем. Племянница говорит на нескольких языках и иногда переводит для дяди научные статьи. Однажды приехавший в Москву Николай спросит брата: «Ты что ж, так и будешь держать Катюшу при себе? Ведь ей давно пора вить свое гнездо».
Александр Григорьевич со своей племянницей Катенькой
Вскоре в квартире Столетова частым гостем становится полковник-кавалерист Евгений Краевский. Его огромная фигура занимает половину помещения, и невысокой Катюше как-то неуютно рядом с ним, поэтому Краевский все время старается занимать меньше места, вжимаясь в стены, и постоянно роняет то вазочки, то лампу, при этом страшно смущаясь. Николай как-то раз шутит, что тот однажды «унесет Катюшу в кармане».
И уже через некоторое время Александр Григорьевич благословляет девушку, и полковник увозит ее в свое смоленское поместье.
Председательство в отделении, работа в Политехе, лекции, исследования – все это отнимает у Столетова любые силы и время, до самой смерти он останется холостяком. Его семьей была и будет студенческая и ученая среда.
Но смотрители Музея имени Столетовых во Владимире рассказывают, что существует легенда, что у Александра Григорьевича была возлюбленная. Эти чувства были взаимны, дело даже шло почти к свадьбе… Пока однажды девушка не заболела инфлюэнцей и не скончалась.
То, что Столетов до конца своих дней так и не женился, означало, что он хранил верность той девушке. А ведь действительно, столько вокруг Александра Григорьевича было женщин, столько из них приходили на его публичные лекции, устраивали ему овации, донимали вопросами!..
Но Столетов остался верен. Словно лебеди, которые после смерти своих половинок уже не могут свить новое гнездо с кем-то другим.
В 1880 году на стол к Д. И. Менделееву кладут письмо. Он с интересом берется за закрытый конверт и подносит его к глазам. Подписано: «Ваши искренние почитатели, профессора Физико-Математического Факультета Московского Университета: А. Давидов, Федор Бредихин, Анатолий Богданов, Федор Слудский, Николай Бугаев, Василий Цингер, Сергей Усов, Яков Борзенков, Михаил Толстопятов, Вл. Марковников, Александр Столетов, Николай Лясковский, К. Тимирязев, И. Архипов».
«Милостивый государь Дмитрий Иванович, ряд принадлежащих Вам исследований и учено-литературных трудов, отличающихся глубиною и оригинальностью основной мысли, с давних пор уже обратил на себя внимание русских ученых и заставил признать Вас одним из наиболее выдающихся научных деятелей России.
Ваши „Основы химии“ стали настольною книгою всякого русского химика, и русская наука гордится трактатом, не имеющим себе равного даже в богатой западной литературе. Наряду с многочисленными сочинениями долголетняя и плодотворная профессорская Ваша деятельность, а также участие в исследовании минеральных богатств России делают Ваше имя одним из самых почтенных в истории русского просвещения.
В последние годы Ваш закон периодичности химических элементов, столь блистательно оправданный открытием „предсказанных“ Вами металлов, напоминающим открытие Нептуна, доставил Вам почетное место в кругу ученых всего мира. „Это, – по выражению Вюрца, – могучий синтез, который отныне необходимо иметь в виду всякий раз, когда желаем взглянуть на предмет химии с высоты в целом его объеме“. Дальнейшая экспериментальная разработка „закона Менделеева“, без сомнения, еще более покажет, как широко обнимает он свойства вещества, и окончательно упрочит за Вами славу первоклассного ученого мыслителя.
Между тем мы узнаем, что находящаяся в Санкт-Петербурге Академия Наук при недавно происходивших выборах не приняла Вас в число своих действительных членов.
Для людей, следивших за действиями учреждения, которое, по своему уставу, должно быть „первенствующим ученым сословием“ в России, такое известие не было вполне неожиданным. История многих академических выборов с очевидностью показала, что в среде этого учреждения голос людей науки подавляется противодействием темных сил, которые ревниво затворяют двери Академии перед русскими талантами.
Много раз слышали и читали мы о таких прискорбных явлениях в академической среде и говорили про себя: „quousque tandem? (Доколе же еще? (лат.))“ Но пора сказать прямо слово, пора назвать недостойное недостойным. Во имя науки, во имя народного чувства, во имя справедливости мы считаем долгом выразить наше осуждение действию, несовместному с достоинством ученой корпорации и оскорбительному для русского общества. Такое действие вызовет, без сомнения, строгий приговор и за пределами России – везде, где уважается наука.
Примите уверение в глубоком уважении и преданности, с которыми остаемся».
Автором всего этого письма был не кто иной, как Александр Григорьевич Столетов.
Дело в том, что, отмечая заслуги Менделеева, многие российские и зарубежные университеты избрали ученого своим почетным членом – в их числе Кембриджский, Оксфордский и другие; он был членом Лондонского королевского общества и многих академий: римской, парижской, берлинской, американской и других. И вот, в городе Петра Великого ученого, признанного всем миром, вдруг забаллотировали, избрав в экстраординарные академики довольно посредственного химика Ф. Ф. Бейльштейна.
На исход дела повлияли царские чиновники.
Не допускают в Академию наук также Сеченова, Марковникова, Умова, Лебедева, Мечникова и многих других. Бои с передовой профессурой по всей России в те годы ведутся нешуточные.
На поле Московского университета за движение русской науки сражаются Столетов, Марковников и Тимирязев против реакционеров Боголепова и Некрасова. Сильнее всего обстановка накаляется в 1891–1893 годах.
«Образ его действий характеризуется следующей фразой, – очерчивает Боголепова Марковников, – сказанной мне еще в первое ректорство: „Я всегда более поверю чиновнику канцелярии, чем профессору; потому что чиновники от меня зависят, а профессора нет“. Мило и в особенности логично. Теперь он проводит этот взгляд во всей строгости, но, разумеется, не по отношению ко всем, а смотря по симпатиям. Ректор взял назад прошение, но сказал, что долго все-таки не останется. Врачи говорят, что он неврастеник. Этот господин решительно не понимает, что нужно Университету. По его понятиям, нужна лишь канцелярия».
«Боголепов был сыном исправника, т. е. вырос в семье узко бюрократической, хотя он и говорит, что признает совершенно естественным оба течения общественных симпатий – и либеральное, и консервативное, но на самом деле он допускает только последнее, в самом строгом и безусловном смысле», – описывает его профессор всеобщей истории В. И. Герье.
