Книга Аллегро - Владислав Вишневский

А переводчик, меж тем, уже раскручивал её ответ:

— Военно-морской флот, это элитный род войск. Основной её, любимый. Этому она училась, прошла полную боевую подготовку, подтвердила офицерское звание… — У слушателей от этой информации явно заклинило на высокой ноте, замешанной на беспредельном удивлении, и безмерном уважении. Если коротко, выглядело так: ни хрена себе там девки пляшут! — А теперь она служит в головном оркестре соединения их войск. К тому же, она имеет музыкальное образование. Это первое своё специальное образование она получила с окончанием колледжа. Играет на фортепиано, на саксофоне, на флигельгорне… — В этом месте служители медной группы, особенно её коллеги, с довольными минами переглянулись, — наш человек! — Еще она играет в любительском женском джазовом коллективе, немного пишет музыку. — Продолжал с жаром перечислять переводчик. — Любит быструю езду на мотоцикле, у нее «Харлей». Не замужем, но друг есть. Папа и мама живут когда в Нью-Йорке, когда в ЛосАнжелесе. Еще есть сестра — младшая. Это пожалуй всё, если коротко.

Знакомство состоялось. Музыканты находятся под её прелестным обаянием, как под кайфом. Кое-кто уже под мощным кайфом, если откровенно. Как под тем огромным дорожным катком. И не удивительно. В кои-то веки, их коллега, боевой можно сказать десантник или десантница, — с таким вот обширным набором специальных и внешних данных так далеко залетела, причем как раз к ним, молодым-красивым, и прямо в оркестр. Как колибри в замшелый курятник. Есть от чего закайфовать. Есть! Мужики и встрепенулись. Естественно. Нормальное дело.

Воспитательный полковник, вмешиваясь в благостно-восторженную эйфорию момента, сообщил:

— Ну, ладно. Вы уже и познакомились, вроде, я вижу. Так что, знакомьтесь дальше… Занимайтесь пока. А мы пошли. Дела у нас… госпожа, — так правильно, да? — госпожа лейтенант, дела. Если что надо — сразу… не стесняйтесь, обращайтесь прямо ко мне. Я к вашим услугам. Всегда! — и вежливо жмет ей руку. Поцеловать руку даме при всех пока не решается, это потом, после. Покровительственно глядя ей в глаза, многозначительно бросает музыкантам. — Не обижайте уж её тут, товарищи музыканты… Гкхе-гкхымм!

Провожая старших офицеров, оркестр снова вытягивается… Старшие офицеры, сохраняя важность и солидность, выходят.

Атмосфера с их уходом становится ещё проще, свободнее. Встретились служители одного цеха. Чего тогда стоять? Оркестр занял свои обычные места, девушке подали стул рядом с дирижером.

— А нашу военную музыку вы знаете нет, любите? — поинтересовался Генка Мальцев, извините, прапорщик Геннадий Мальцев, тромбонист.

Переводчик вернул её ответ:

— Да, люблю, но мало что слышала. Больше классику. Еще слышала великого маэстро Ростроповича, еще пианиста Петрова, Кисина, скрипачей Венгерова, Репина! Видела два спектакля вашего Большого театра, потом слушала великую Галину Вишневскую!.. Слышала Бабкину… так кажется? Да-да…Такую настоящую русскую, жаркую и с огнем…

В дверях — бедная, как с петель не слетела! — неожиданно, словно жених, появился, правильнее сказать, влетел, раскрасневшийся, смущенно улыбающийся армянин, прапорщик Трушкин. В вытянутых руках у него полыхал большой подарочный букет красных роз. Аж целых пять штук! Не важно сколько, но, извините, больших роз! Тёмно-вишневых, с дымкой. «Праздник, так праздник. Правильно, да, чуваки?», говорил Лёвкин вид. Правильно, Лёва, конечно правильно. Правда Трушкин не смог, как в начале хотел, мечтал, по дороге репетировал, лично вручить ей букет, дернулся в этом направлении, но, был остановлен на половине пути дирижёром, пришлось передать ему цветы (вот, черт!). Подполковник Запорожец галантно, как будто сам догадался и сам сбегал, протянул ей букет, склонил голову, даже звучно прищелкнул каблуками новых туфель. Чем не только поразил себя, но и весь оркестр. Откуда это… у него?! «Ааа, — в догадке музыканты округлили глаза, — вот они, понимаешь, где эти белогвардейские, наверное, гены старого офицерства сработали. Вот оно, настоящее, — не вытравить!» Цвел при этом подполковник, словно, это он сегодня жених.

Девушка приняла цветы вначале вроде даже чуть настороженно, но уткнувшись носиком в их мягкую, нежную запашистость, вдохнув, расцвела. Вроде как и не иностранка вовсе. Расцвела как наша, российская. От нашей её сейчас отличала разве только чужая военная форма, одежда, то есть и всё. А что форма, что одежда? Мы же знаем, так себе, считай женская тряпка другого фасона и только. И кто, скажите, против такого «жаркого» внимания и роз с дымкой устоит, а? Да никто.

Дирижер, входя в раж гостеприимного хозяина, как настоящий русский коробейник, широко разводит руками:

— А давайте мы вам сыграем. Хотите?

Переводчик не успел перевести, как она, прижимая цветы к груди, радостно закивала головой, догадалась, что ли, залепетала: «Оу, йес, йес! Грэйт, грэйт!»

Ну, если вы хотите грэйт, вы его получите. Грэйтнём, щас, для вас, мадам! Грейтнём! — светились лица музыкантов.

Какой день сегодня удачный, а, горели их глаза, просто счастливый! Невероятно хороший — пусть и вторник! Неправдоподобно приятный и возвышенный… Да-да, и вторники и понедельники, могут, оказывается, быть хорошими! Могут, поверьте. Пусть даже и в армии. Вот же ж!.. Музыканты на месте не могли усидеть, старались как-то выделиться, отметиться. Их просто несло!

Услышав предложение «сыграть», музыканты закрутили головами: «Да-да, конечно… А что играть… Что?». Словно двоечники, услышав вдруг подсказку, к доске тянулись выскочить: меня, Мариванна, спросите, меня.

Дирижер, хитро, с прищуром глядя на старшину оркестра, как перед большим сюрпризом, предложил:

— А давайте всё подряд… как на параде.

Старшина Хайченко не возражал, более того, энергично повернулся к музыкантам…

— Только везде сразу играем вторые вольты и на «коду», — уточнил он. — Чтоб короче.

Музыканты, готовя инструменты, умащиваясь, молча заёрзали… «Конечно, нет проблем!»

Следующие двадцать минут, в воздухе было тесно от звуков ликующей мужской души почти двух десятков молодых военных музыкантов.

Гармоническая феерия звуков то взвивалась куда-то до небес, зависая там, на вершине, на pianissimo, едва не теряясь; то ниспадала до уровня военного плаца, ухала куда-то в пятки, на fortissimo, — мощно давя на ушные перепонки, ровно многотонный пресс воды на случайно подвернувшееся инородное тело. То кокетничала со всеми и сама с собой, то выстреливала тирадами терций, вибрировала триолями, всевозможными музыкальными нюансами, звучала фибрами различных музыкальных инструментов. Под звуки соответствующих маршей где-то слышались идущие вперед танки, куда-то летели самолеты, шла мотопехота… Все двигались к своему победному маршевому исходу, все рода и все виды войск.

Оркестр звучал точно и слаженно… как никогда…

Дирижер, как никогда воодушевленно отмахивал руками. Едва не теряя остатки шевелюры взмахивал головой, подпрыгивал, приседал. То сжимал в кулак музыкальную пластику, грозно дополняя намерения мимикой лица, то великодушно выпускал её на вольные хлеба, тут же ревниво и судорожно ловя её в охапку, плывя в ней, в музыке, в размашку, словно моряк в любимом море. Будто дирижировал большим сводным оркестром, ни много, ни мало, всей страны. Да что там страны — оркестром всего Мира. Дирижировал истово, самозабвенно, как в последний раз. Стимул, как приз, был рядом. Был тут. Вот он, эта девочка, иностранный лейтенант, с аккуратненьким курносым носиком, обгорелым под зарубежным жарким солнцем лицом, с милыми пятнышками веснушек, раскрасневшимися щёчками, и горящими мочками изящных ушек. Выпрямив спину, раскрыв глаза он, приз-стимул, перебегая восторженными, широко открытыми глазами от одной группы инструментов к другой, от одного музыканта к другому, внутренне слился с ними, жил как они в одном интерритмическом размере, в одном интермузыкальном пространстве, дышал как они… Уфф… Вот что такое настоящая военная музыка… ёшь твою в корень!..