Книга Твоя любовь сильнее смерти - Мария Садловска
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из письма, переданного деду Настей, он, почему покойная так дорожила камешком. (Конверт был не заклеенный, и Петро Николаевич почитал письмо, чтобы знать, кому отдать).
Сейчас все это моментально выстроилось в единую цепочку, и Петро Николаевич, глядя на старика, который начал приходить в себя, и, забыв, что тот только что чуть не умер, требовательно, громким голосом, спросил:
– Ваша фамилия Бойчук?
Старик вздрогнул, это его окончательно оживило. Он утвердительно кивнул головой и переспросил:
– Откуда вы знаете?
Дед Петро молча сел рядом на скамейку, все еще держа в руке нитку с камешками. Затем протянул ее старику:
– Это из твоего кармана выпало, когда таблетки доставал. Возьми!.. Я Ксению Ивановну знал, фамилия у нее была – Бойчук. А еще она носила на шее вместо креста камешек, как у тебя на нитке.
Увидев растерянность на лице старика, Петро Николаевич объяснил:
– Потеряла она однажды этот камешек. Плакала, места себе не находила. Всем приютом искали. Она же слепая, точно не может показать, где потеряла. Пес помог, Борман: что найдет во дворе, тащит ко мне в мастерскую…
Сидящий мужчина даже привстал, чтобы глядеть прямо в лицо деду Петру и, полным тревоги голосом, крикнул:
– Кто слепая? Вы о ком говорите?!
– О бабе Ксене говорю. Привезли ее в приют слепую… Умерла в прошлом году. Здесь, на приютском кладбище и схоронили. Славная была женщина, редко такие встречаются.
Петро Николаевич горестно усмехнулся и продолжил:
– Все какого-то человека ждала… Да так бедняга и не дождалась. Ее никто ни разу и не проведал. Дочки живут за границей – попробуй в наше время доберись.
Старик тем временем облокотился на колени, закрыв лицо руками, опустил голову. Дед Петро достал из смятой пачки "Примы" сигарету, заложил ее в старенький мундштук и не спеша закурил, деликатно отгоняя ладонью дым в сторону. Какое-то время сидели молча. Затем Петро Николаевич достал из внутреннего кармана пиджака сложенный пополам конверт, завернутый в пленку: "Я так понял, что человек этот – ты. Возьми, покойная просила передать". Тот с опаской взял конверт в руки и, будто оправдываясь, объяснил:
– Не взял с собой очки, ничего не увижу без них.
– Дома почитаешь, – равнодушно заметил дед Петро. После короткой паузы с сарказмом добавил:
– Теперь это роли не играет, раз до сих пор не почитал.
Увидев, что лицо старика вновь начало бледнеть, дед предложил:
– Давай отведу тебя к нашей медсестре. Она знающая, может, укол тебе сделает?
Мужчина отрицательно качнул головой, успокаивая деда:
– Не надо. Так обойдется, не впервой. Еще немножко посижу и пойду на автобус.
Петро Николаевич, считая, что надо как-то занимать пришедшего, гость все-таки, с любопытством спросил:
– Почему медаль в кармане носишь? Чужая, что ль?
– Зачем чужая? Моя! – с ноткой обиды ответил мужчина и потеплевшим голосом смущенно добавил:
– Ксюше хотел показать.
И затем опять жестко:
– Сейчас ордена на показ не выставляют. Время такое наступило.
Уйдя взглядом далеко от действительности, мужчина с обидой, будто выплевывал колкие слова:
– Не знаю теперь, я – враг или герой? Двадцать пять лет, как один день, выясняли. Вроде выяснили – дали медаль. Даже школу в селе, где родился, хотели назвать моим именем…
Дед Петро с любопытством слушал, глядя во все глаза на старика. А тот продолжал:
– А потом все опять перевернули с ног на голову! Признали вдруг героями тех, кто воевал против! А я опять оказался в стороне – ни там, ни здесь… Теперь понимаю, лучше бы тогда затаился со своей Ксюшей где-нибудь, переждал, как некоторые… А-а, что говорить? Ни за грош жизнь прошла! Пойду я, бывай здоров!
Старик подал руку деду Петру, заодно представился:
– Алексей Гаврилович!
Тот ответил: "Петро Николаевич, или дед Петро, так все зовут". Алексей Гаврилович, держа в руке пакет, попросил деда:
– Возьми, передай женщинам, где жила Ксеня. Пусть чай попьют на помин души.
Затем развернулся и широкими шагами, будто убегая, поспешил к воротам. Дед Петро порывался что-то сказать вдогонку, даже тихонько воскликнул: "Эй, погодь!..", но махнул рукой и пошел выпускать из конуры Бормана.
Находился Петро Николаевич под впечатлением разговора. Он удивлялся, иногда одобрительно хмыкал, переживая заново услышанное… И опять его отвлек собачий лай.
– Что за день такой? – удивился дед, прилаживая костыли и выходя во двор. – Наверное, пришли еще кого-то проведать.
Но Борман, припадая на покалеченную лапу, лаял на только что ушедшего, Алексея Гавриловича. Тот, оказывается, вернулся. Дед Петро взволнованно спросил:
– Что, плохо? Говорил же: надо в медчасть! Борман, пошел в будку! Сейчас закрою собаку, и пойдем!
Алексей Гаврилович, вытирая платком лицо, извинился за беспокойство и ответил:
– Не надо, Петро Николаевич, в медчасть. Я вернулся узнать, какие документы надо, чтобы приняли в ваш приют?
Пораженный дед Петро молча уставился на Алексея, но тот избегал его взгляда, глядя куда-то в сторону.
– Неужто сам хочешь сюда, в приют? – недоверчиво переспросил дед.
– Хочу! Только бы приняли… Я ведь один остался.
– Ну, ты – человек награжденный. Должны принять! А бумаги в своем сельсовете возьмешь. Там знают, какие.
– Спасибо, Николаевич, за все! Еще просьба: не говори никому о моей награде. Дай слово, что не проговоришься! А то мало ли что?
Дед Петро растерянно кивнул головой:
– Ну, если просишь – не скажу. Мне-то что?
Алексей Гаврилович, заверив, что скоро приедет насовсем, попрощался и ушел. Петро Николаевич в который раз выпустил Бормана из будки, и тот, благодарно лизнув деда в руку, понесся на середину двора, вспугнув воробьиную стайку.
Два месяца прошло с того дня, как инженер Загорин стал безработным. Состояние это для него было необычно, а потому он в буквальном смысле не знал, куда себя деть. Первые дни он еще по привычке поднимался в полседьмого утра, брился, шел на кухню завтракать. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы его жена Виктория однажды не бросила раздраженным голосом, потому как опаздывала на работу:
– Не путался бы ты по утрам у нас с Надюшкой под ногами! Кухня маленькая – не развернуться! Из-за тебя Надюшка на нулевой урок опоздает.
Загорин виноватым голосом произнес: «Извините» и посторонился.
