Книга Бабушка на сносях - Наталья Нестерова

— Не без того.

— Хочешь рожать? А как же внук?

— У Лики мальчик, а у меня девочка.

— Какая девочка?! — Люба так завопила, что я трубку от уха убрала.

Она правильно разорялась, но все эти аргументы я давно уже себе приводила. И про то, что каждому возрасту свое, и про нищету плодить, и про дебилов, и про ранние смерти поздних матерей…

Ничего нового.

— Ладно! — прервала я подругу. — Поговорили.

Ты — никому, ладно? Я только тебе сказала.

— Подожди! У меня голова кругом и спиралью.

А кто производитель, кто тебе подарочек настрогал? — спросила она заинтересованно.

— Не важно.

— Случайно, не Антон?

— Дура! Форменная дура! — Я швырнула трубку на рычаг.

Через минуту телефон вновь взорвался звонками. Я не отвечала. Подруга мне не помощница.

Прошли те годы, когда мы считали, что каждый волен жить как хочет. Мы помогали без суда и оценок поступков. Теперь мы друг друга учим.

Я утверждаю, что Люба на своей Майорке чирикает в золотой клетке. Она мне тычет в глаза великовозрастной глупостью. Черт с ней, с Любой!

Обойдусь!

МУЖ

В одном американском фильме главным героем, психоаналитиком, настойчиво и остроумно повторялась фраза «в процессе»: он в процессе ненависти, она в процессе любви, у нас процесс самоидентификации, у них процесс скорби по в бозе почившем дедушке… Всеобъемлющий охват, потому что жизнь сплошь состоит из процессов.

Процесс покаяния, как и всякий другой, имеет временную протяженность. Иными словами, начав признаваться, я зашла в процесс, как ступила на движущийся эскалатор, и понес он: меня — в сторону не спрыгнешь. Остановиться трудно, да и не хочется.

Следующим объектом для исповеди я выбрала мужа. С Сергеем мы не разводились. В определенном смысле мы остаемся мужем и женой, потому что у нас есть ребенок. Мы не спим вместе больше десяти лет, но, казенно выражаясь, уважаем друг друга и по большому счету никогда крупно не ссорились. — Сергей живет в Кузьминках, в квартире моих родителей. Я не собираюсь дарить ему жилплощадь, но и выбрасывать на улицу не стану. Предполагалось, что, когда Лешка отделится, кузьминскую квартиру разменяем на две, для отца и сына.

Лешка женился, упархивать из-под мамочкиного крыла не собирается, тем более в преддверии рождения ребенка. А размен-разъезд — это хлопоты и нервотрепка, никто не хочет браться.

Дверь я открыла своим ключом. Еще бы не было у меня ключа от родительской квартиры!

Первая, кого я увидела в прихожей, была девушка. Одета в мой старенький махровый халат, только из ванной выскочила, волосы мокрые.

— Здравствуйте! — спокойно поздоровалась я.

— Кто вы? — настороженно выпалила она.

— Жена Сергея Викторовича.

— Как жена?

— Натурально. Где мои тапочки?

Выражение испуга на лице девушки сменилось на выражение паники. Она сбросила тапочки и заметалась. Но метаться в маленькой прихожей было негде. Она сделала шаг в сторону комнаты — хотела там укрыться, шажок в сторону кухни, рывок к ванной.

— Спокойно! — усмехнулась я. — Скандалов не будет. Может, только слегка вам личико поцарапаю. — Я веселилась, но держалась притворно строго. — Обуйтесь. После чужих обувь не ношу. Вдруг у вас грибок.

— У меня нет грибка! — дрожащим голосом ответила она.

— А какая-нибудь другая плохая болезнь? Вы мне мужа не заразили?

— Не-ет, — проблеяла бедная девушка.

Она поняла, что пути отступления отрезаны, и приготовилась смиренно встретить свой последний час. Застыла, теребит руками воротник халата, глаза навыкате, рот испуганно приоткрыт.

— Ладно! — смилостивилась я. — Разбудите Сергея Викторовича и можете отбыть с миром. Сначала я мужу рога обломаю или своими его забодаю.

Разбудить Сергея, как и Лешку, утром — задача не из простых. Они ярко выраженные совы, до трех ночи бодрствуют, до десяти утра полностью непробуждаемы. Но сейчас одиннадцать, при настойчивом желании и опыте Сергея можно растолкать.

На кухне я поставила чайник и стала делать бутерброды из принесенных продуктов. Девушку покормить? Наверняка голодная.., только полезет ли ей кусок в горло в компании с «ревнивой женой»?

Из прихожей послышались звуки тихой возни.

Я выглянула в проем. Так и есть: Сергея добудиться не получилось, девушка оделась и удирает.

На ней была мини-юбка. Девушка наклонилась, обуваясь, и продемонстрировала замечательно стройные ножки. Сергей в своем репертуаре: за хорошенькие ножки можно все отдать! Мода повторяется. Тридцать лет назад я тоже носила мини-юбки.

Когда наш с Сергеем роман перетек в постельную фазу, папа уехал на месяц в санаторий. Точнее, наоборот: папа уехал, роман перетек.

Господи! Как неутомима молодость! Мы тридцать дней не выходили из квартиры, даже в магазин за продуктами. Последнее, чем мы питались, была мука с букашками. Мы просеивали ее через ситечко, разводили водой и жарили что-то вроде блинов. От мяса в виде червячков все-таки отказывались. Без масла блины не переворачивались. Нас это очень веселило. Мы хохотали и ели безвкусную полусырую и подгоревшую массу.

Двадцать четыре часа в сутки мы занимались любовью, с перерывом на короткий сон и попить водички. Еще разговаривали. Мы не могли налюбиться друг другом и наговориться.

Как-то я задала Сергею типический женский вопрос: когда ты меня полюбил?

— До того, как сразу. Мне кажется, я тебя полюбил за секунду до того, как увидел, как ты вошла в комнату.

— А конкретно? Что тебе во мне понравилось?

Опиши обстоятельно.

— Лицо? У тебя слишком красивое лицо, правильное. Идеальный славянский лик с малой толикой скандинавского влияния. Но твое лицо отпугивает совершенностью. В него могут влюбиться только два типа мужиков: первый проглотит язык и будет ходить за тобой собачкой на привязи; второй — просто хам, для него нет святого, он желает заскочить на всякую смазливую собачку.

— К какому типу ты относишься?

— К твоему единственному!

— Согласна. Дальше. Что тебя сразило, если не мое чудное обличье?

— Лицо твое, — уточнил Сергей, — меня ранило, а ножки добили. Ты встала, чтобы взять какую-то книжку. Подошла к полке, подняла руку, на тебе была коротенькая замшевая юбка. И я погиб!

Температура тела поднялась до сорока двух градусов, перед глазами молнии, внутри бешено ходит поршень, воздуха не хватает. Я страстно желал умереть, обняв твои коленки, или прожить жизнь, не отпуская их.