Книга Флагман в изгнании - Дэвид Марк Вебер

– Почему, миледи?

– По нескольким причинам, – ответила Хонор. – Прежде всего, я – землевладелец. Это работа на полную ставку, гранд-адмирал, особенно в совершенно новом поместье и особенно при таких обстоятельствах, когда столько обсуждалось, могу ли я вообще быть землевладельцем.

– Я… – Мэтьюс помедлил, потирая бровь. – Могу я быть с вами откровенным?

– Конечно.

– Спасибо… – Мэтьюс еще потер бровь, потом опустил руку. – Я обсуждал это предложение с Протектором Бенджамином, миледи, и он дал мне разрешение изложить его вам. Я уверен, что он при этом учитывал ваши обязанности землевладельца.

– Вне всякого сомнения, но и мне самой надо их учитывать. И это далеко не все, что мне надо учитывать.

– И каковы остальные причины ваших сомнений?

– Я все еще офицер флота Мантикоры, – сказала Хонор с легкой горечью. – Я понимаю, что сейчас не на службе, но это может измениться. Что, если меня призовут обратно?

– Разумеется, миледи, тогда вы сможете оставить грейсонскую службу. И кстати, Мантикора часто придает своих офицеров для помощи союзным флотам, и нам они уже многих прислали. При этих обстоятельствах я уверен, что Первый Космос-лорд Капарелли согласится на наше предложение зачислить вас офицером в грейсонский флот.

Хонор поморщилась и прикусила нижнюю губу. Предложение удивило ее, а то, как она отреагировала на него, озадачило. Какая-то часть ее существа немедленно обрадовалась, стремясь вернуться к единственной работе, которую она по-настоящему понимала. Но другая часть отреагировала вспышкой паники – будто инстинктивно попятилась в ужасе. Хонор попыталась ответить Мэтьюсу, взглядом выразив свои чувства, но ничего не вышло. Он вежливо, но прямо посмотрел ей в глаза, и Хонор отвернулась.

Она прошлась по залу, сложив руки на груди и пытаясь думать. Что с ней не в порядке? Ей предлагали то, чего она всегда хотела больше всего на свете. В грейсонском флоте, не в мантикорском, но и она теперь была грейсонкой. И он абсолютно прав. Из-за политического давления Адмиралтейство не сможет дать ей корабль, но вот одолжить ее грейсонцам они вполне готовы. Это будет идеальным решением вопроса. Так почему же в горле у нее стоит комок, а сердце бешено колотится?

Она остановилась, глядя из окна на ухоженные газоны, и осознала, в чем дело.

Она боялась. Боялась, что не справится.

Нимиц пискнул и крепче обвил хвостом ее шею. Она почувствовала его поддержку, но горечь оставалась. Хонор и раньше, на королевской службе, слегка побаивалась новых обязанностей, большей ответственности. Когда продвижение по службе заставляло ее заняться более сложными задачами, наваливалась неизбежная тревога – вдруг на этот раз она не справится? Но сейчас страх был глубже и сильнее.

Хонор закрыла глаза и со стыдом признала правду. Она не в форме. Припомнив всю свою неуверенность, кошмары, парализующие приступы горя и депрессии, она с болью осознала, что картина получается пугающая. Офицер, который не может справиться с собственными эмоциями, не должен командовать военным кораблем. Жалеющий себя капитан не может достойно управлять людьми, чья жизнь и смерть зависят от его решений. Так она будет для подчиненных опаснее врагов. И кроме того, готова ли она к еще большей боли? Сумеет ли она снова пережить гибель людей под ее командой? И сумеет ли послать их на смерть, если дело того потребует?

На войне люди гибнут. Уж ей-то это точно известно. Но сможет ли она снова справиться с тем, что именно она пошлет их на смерть? Или она оступится, не выполнит свой долг, боясь запятнать свою совесть новой кровью?

Хонор открыла глаза, сжав зубы, вся дрожа от напряжения. Ее переполняло смятение, которое не смог успокоить даже Нимиц. Она боролась с этим чувством, как с чудовищем, но оно не сдавалось, и ее бледное и измученное лицо, отразившееся в окне, не дало ей ответов.

– Я не уверена, могу ли еще быть офицером, гранд-адмирал Мэтьюс, – наконец заставила себя сказать Хонор. Это была одна из самых трудных вещей, которые она произнесла в жизни, но это надо было сказать.

– Почему? – просто спросил он. Ее израненная душа вздрогнула от отсутствия осуждения в его спокойном голосе.

– Я… не совсем… – Она остановилась, глубоко вдохнула и повернулась. – Прежде чем командовать другими, офицер должен быть в состоянии командовать собой. – Хонор казалось, что она дрожит как осиновый листок, но голос ее звучал ровно, слова были твердыми и четкими. – Прежде чем браться за дело, надо быть уверенным, что ты в состоянии его выполнить, а я в этом вовсе не уверена.

Уэсли Мэтьюс кивнул, и его карие глаза серьезно взглянули ей в лицо. С годами она научилась носить маску командира, подумал он, но сегодня ее боль слишком заметна. Он устыдился того, что стал причиной этой боли. Эта женщина отличалась от холодной и сосредоточенной воительницы, защитившей его родную планету от религиозных фанатиков, чья огневая мощь в пять раз превышала ее собственную. Тогда она тоже боялась: он это знал, хотя, согласно правилам игры, и притворялся, что не знает. Но тогда она боялась другого – смерти, поражения, провала безнадежной миссии, – но никак не того, что у нее не хватит мужества выполнить свою задачу.

Она посмотрела ему прямо в глаза, признавая, что понимает, о чем он думает. Она отказывалась притворяться. Адмирал не знал, встречалась ли она уже с таким страхом. Несмотря на моложавую внешность, она была на три года старше, но три года – срок небольшой. Внезапно ему показалось, что ей именно столько лет, на сколько она выглядит. Все дело в глазах, подумал он, в этом умоляющем взгляде, в честности, с которой она признает, что больше не знает ответа, и просит его помочь. Хонор Харрингтон стыдилась своей нерешительности, своей «слабости», словно не понимала, что для признания в неуверенности требуется куда больше сил, чем для изображения уверенности.

Он прикусил губу, понимая, что Протектор был прав, когда запретил ему этот разговор несколько месяцев назад. Не потому, что дело ей не по силам, а потому, что она боится, что оно ей не по силам. Потому что она бы отказалась, и этот отказ навсегда оборвал бы ее карьеру. Не важно, настоящей была неспособность или воображаемой. Как только офицер смирялся в душе с тем фактом, что он не справляется, больше эту неспособность было не одолеть. Эта рана, как правило, оставалась навсегда, потому что наносил ее человек себе сам и излечить тоже мог только сам.

Но внутренний суд присяжных леди Харрингтон еще не принял решения, приговор не был вынесен, и по ее измученным глазам он понял, что конечный результат зависит от него ничуть не меньше, чем от нее. Это он толкал ее к решению, вывел проблему наружу, заставив ее выбирать. Внезапно Мэтьюс пожалел, что сделал это.

Но жалеть было поздно.

– Миледи, – тихо сказал он. – Я не могу не уважать мужество, которое требуется офицеру вашего уровня, чтобы признаться в своей неуверенности. И все же вы слишком строги к себе. Понятно, что вы не та, что были прежде. Как же иначе? Вся ваша личная и профессиональная жизнь была разорвана на кусочки, и вас выбросило в совершенно чуждый мир. Плюс ко всему там вам пришлось стать не туристкой, а правителем. Вы знаете, что мы верим, что Бог испытывает Свой народ, и именно благодаря жизненным испытаниям мы становимся тем, кем можем быть. Ваше испытание было куда суровее, чем у большинства людей, но вы, как всегда, справились с ним. Любой грейсонец, не отравленный предрассудками и боязнью перемен, может только восхищаться вашим мужеством. Сейчас вам так не кажется, но я прошу вас хоть раз поверить нашему суждению больше, чем своему.