Книга Я люблю.Бегущая в зеркалах - Мила Бояджиева

Йохиму было невыносимо стыдно за свое внезапное откровение. Он и сам не понимал, что подтолкнуло его на столь дерзкий шаг, возможно заговор коллег, промолчавших о самом главном, показавшемся Йохиму откровенным промахом хирурга. И вот теперь он, пренебрегая профессиональной этикой и здравым смыслом учащегося, влез со своей наивной критикой, поставив всех в неловкое положение.

Как всегда Йохим преувеличивал масштабы своего конфуза: коллеги-студенты мало чего поняли из его выступления, а вот Вернер был озадачен — в сбивчивом и малопрофессиональном объяснении долговязого парня драгоценным блеском сверкали отдельные наблюдения и выводы. В ходе операции малоопытный студент подметил именно то, что мог заметить только он сам знаменитость, виртуоз, светило.

Через год, отбирая группу стажеров для хирургической практики, Вернер вспомнил о Динстлере, запросив на него характеристику у руководителя курса. Отзыв был не лестным — студент не блистал способностями, не проявлял активности и склонности к хирургической деятельности. И все-таки Вернер рискнул.

Несколько месяцев Йохим, проходивший обучение в разных подразделениях клиники, ничем не обращал на себя внимания медперсонала. Во время ночных дежурств в отделении экстренной хирургии он старательно выполнял распоряжения главного врача, успевая даже вздремнуть в ординаторской. Но в ночь на 15 ноября все с самого начала пошло наперекосяк. Дежурный врач, живущий в пригороде, застрял на шоссе, где в огромной пробке, вызванной небывалым снегопадом скопились сотни машин. Несколько автомобилей, находящихся в самом эпицентре аварии были основательно размяты и, завывая сиренами, к месту происшествия съезжалась полиция и медицинская помощь. Беснование снежного бурана фантастической синевой заливал свет вертящихся мигалок так, что пятна крови казались черными, а телерепортер в наброшенном капюшоне с небольшой камерой на плече смахивал на приведение.

С этого злополучного места и начали поступать после полуночи раненные. Обе операционные были полностью подготовлены к работе, собран по тревоге необходимый медперсонал, среди которого оказался Йохим. Он подключал шланг к аппарату искусственного дыхания, когда в распахнувшиеся двойные двери санитары бегом вкатили тележку, тело пострадавшего было уложено на операционный стол. Одного взгляда на кровавое месиво, когда-то бывшее головой оказалось достаточным, чтобы Йохим почувствовал слабость в коленях и подступившую тошноту. Он успел увидеть кусок челюсти с зубами на одном из которых сверкала золотая коронка. Самое страшное было в том, что кусок этот висел соверленно отдельно, на том месте, где должен находиться подбородок, — но не находился…

Сквозь туман Йохим слышал как его окликнула сестра, подавая какой-то шнур, как скрипели дрели, что-то капало и булькало, как коротко и четко звучали команды хирурга. Боясь попасть взглядом в освещенный круг, где творилось нечто ужасное, Йохим уставился поверх склоненных голов в окно, но тот его темный, не закрашенный белой краской верхний квадрат, в котором плясали, скользя по стеклу сумасшедшие снежные хлопья.

Когда он, наконец, нашел в себе силы приблизиться к столу, операция уже шла полным ходом. В рамке из окровавленных бинтов, салфеток, тампонов, сверкая торчащими металлическими зажимами было разложено то, что совсем еще недавно составляло человеческое лицо. Йохим решительно отогнал мысли, уже вцепившиеся в него вопросами — кто это? каким лезвием он сегодня брил, весело насвистывая, свой подбородок? кого чмокнули на прощание губы, навсегда сгинувшие? «Не сметь!» — скомандовал он себе. — «Заткнись сейчас же, размазня, кретин, Бельмондо фигов. Работай, ублюдок!» Подстегивая себя злостью и натужно выпучив глаза, стремящиеся зажмуриться, Йохим смотрел на сочно алеющую жутким цветком сцену хирургически действий. Руки в тонких окровавленных перчатках, поблескивая инструментами что-то с усилием делали в глубине раны, деловито щелкал металл и через некоторое время Йохим поймал себя на том, что полностью ушел в происходящее, увлеченно следя за умной красивой работой рук. Как всякие действия, производимые маэстро с подвластным ему материалом — струнами скрипки, комьями глины, красками и холстом, работа хирурга казалась Йохиму очень спорой и простой. Ощущение невероятной сложности задачи и легкости ее исполнения вызывали в нем то особое чувство, которое пробуждает в человеке приобщение к подлинному искусству — чувство гордости, радости, силы. С захватывающей увлеченностью следил Йохим за ходом этого сражения, ставкой которого была человеческая жизнь. Позиции «фигур» на игровом поле открывали ему свою скрытую значимость, он предвидел последующие ходы, но не имел представления о путях их реализации. Смысл движений рук хирурга открывался перед ним по ходу «игры», принося радость понимания: «Ага, вот оно как, значит, происходит».

И не подозревая за собой какой-то исключительности, Йохим обладал особым даром — сложный механизм организации живой материи был для него открытым миром, законы которого он знал изначально. То, что другим открывалось в результате кропотливых длительных усилий ума и воли, этому парню дано было природой.

…Когда операционная, наконец, опустела и шатающийся от усталости Вернер вышел из дверей больницы, время уже двигалось к полудню — он простоял на ногах около 10 часов. Метель давно кончилась и рыхлые снежные подушки, завалившие деревья и крыши, истекали потоками талой воды. Вернер задержался на ступенях, слыша как за спиной хлопнула дверь, мгновенно разделив наэлектризованную проблемами клинику и его, с честью выдержавшего ответственность, свободного, подставившего постаревшее лицо под прохладную, пахнущую скошенной травой, капель.

— Прошу прощения, профессор. Стажер Динстлер. Я видел сегодня вашу работу — это было удивительно. Пожалуйста, ответьте на один вопрос…

И прежде чем Вернер успел что-либо возразить, он услышал то, что заставило его пристально посмотреть в лицо говорящего. Сегодня, сам не зная почему, подначиваемый какой-то загадочной силой, он поступил вопреки всякой профессиональной логике, он рискнул — и выиграл! Эта мысль, настойчивым звоночком дребезжащая в его усталой головне, пробивалась сквозь изоляционный слой усталости. И вот она, четко сформулированная, была высказана вслух посторонним человеком.

— Почему, почему вы рискнули, профессор? Что подсказало вам это… Ведь я поступил бы так же…

Вернер удивленно рассматривал студента что-то припоминая.

— Простите, я еле держусь на ногах. Жду вас завтра в десять утра. Тогда и поговорим. — Бросил Вернер уже направляясь к своей машине.

…Через час после горячей ванны с хвойным экстрактом и чашки крепкого бульона, Вернер, закутавшись в мягкий халат, лежал на диване в гостиной своего дома. На телевизионном экране мелькали сообщения о трагических происшествиях прошедшей ночи, у ног профессора сидела молодая женщина, умело массируя ноющие голени.

— Ты знаешь, милая, сегодня у меня был удивительный случай. Нет, нет, не на столе — об этом потом. Один парень, ассистент с университетской кафедры. Удивительно. У него какой-то особый нюх в наших делах — он просто знает откуда что растет…

— Как его имя? — Ванда тихонько поднялась и укутала засыпающего профессора пледом.