Книга Год сыча - Александр Аде

Так я себя охлаждаю. Но надежда, вечная надежда, не покидающая гомо сапиенсов и на смертном одре, сладко нашептывает, что здоровяк явится архинепременно…

И он появляется! Черная «тойота», покачиваясь, как кораблик на волнах, вплывает во двор, и ритуал повторяется. Виляя могучим оттопыренным задом – самым заметным своим местом, бычина исчезает в подъездной тьме.

Прилаживаю к глазу окуляр. Оптика резко приближает покоробленную, облупленную дверь. Вскоре она (дверь) отворяется, и в ясный июльский мир выскакивают три девчонки в пестрых соблазнительных тряпочках. Сзади, как евнух при гареме, – жирнопопый. Впиваюсь взглядом в одну из девиц. Она быстро мелькает в поле зрения оптического прибора и тут же ныряет внутрь иномарки. Миловидная, с темными волосами. Раскрашена по-боевому. На правой щеке – или мне померещилось? – черная точка… Неужто Леточка?..

* * *

17 июля. Вторник. За распахнутыми окнами беснуется ливень, а я сижу себе в комнате, неторопливо тяну пиво и слушаю Высоцкого. Кайф, ребята! В детстве Высоцкий был для меня и отцом, и другом, и старшим братом. Я пытался походить на него, подражал его насмешливой хрипотце, но только срывал голос. И все же кое-что из моих стараний вышло. Голос у меня чуть сипловатый, я спокоен (внешне) и даже порой ироничен.

Одно воспоминание цепляет другое, как шестереночки в часах, и я вижу родной двор, себя, дружков. И свое самое первое в жизни расследование.

Двухэтажный домишко, в котором я проживал с мамой и бабушкой, был построен после войны пленными фрицами. Глядя в кухонное окно, справа от себя я видел сараи и детский садик за ними, слева – пустырь, а перед собой – двор, огороженный штакетником и кустами акации. Во дворе проходила едва ли не половина моей жизни. И было у меня трое приятелей: Щербатый, Гудок и Серый. Щербатый писал стихи, Гудок мастерил из дерева модели самолетов, а я зачитывался приключениями и детективами – мать работала в библиотеке (где трудится и сейчас) и приносила домой дефицитные книжки. Серый не увлекался ничем. Зато он по поводу и без повода насмехался над нашими чудинками и оттого, как сейчас понимаю, держал над нами вышку.

Случилось это июльским вечером, ровно через год после того, как я остался без отца. Мы вчетвером сражались возле песочницы. Игра шла мужская, азартная – в ножички. Рядом крутилась Верка. Мы ее в расчет не принимали, а она так и лезла. Ей было скучно одной.

В этот день, едва появившись во дворе, она принялась хвастаться новенькими часиками, которые привез ей дядя из командировки в Японию. Часики были цвета бирюзы, яркие, с точно тушью выведенными цифрами. К тому времени я уже навидался отечественных электронных часов, но эти казались особенными.

Наивная и добрая до глупости Верка позволяла вертеть заморское чудо в руках, нажимать на блестящие кнопочки. Потом она засмотрелась на нашу игру и позабыла обо всем на свете. И только когда мы, наигравшись, уселись на стол, раздался ее дикий вопль:

– Часы!!!

Поначалу Верка не осознавала всей глубины постигшего ее горя, а потом заревела надрывно, так, словно душа ее рвалась наружу, твердя сквозь рыдания, что мать ее прибьет. Шел одиннадцатый час, вечер был мягким, дымчато-светлым. Верка сидела на корточках, обхватив ладонями голову, и, как взрослая женщина, голосила и причитала.

– Да не вопи ты, – морщась, точно от зубной боли, сказал жалостливый Щербатый. – Отыщется твоя пропажа. Королек у нас вроде Шерлока Холмса, он быстро разберется.

– Ага, найдет он, – презрительно осклабился Серый. – Королек только книжки про сыщиков читать горазд.

После предложения Щербатого я и впрямь вознамерился помочь Верке, но глумливая фраза Серого это желание обрубила одним махом. И вдруг Гудок, строгавший рейку для очередного аэропланчика, проговорил как бы между прочим:

– А че, пускай Королек попробует.

– Попробовать, конечно, можно… – начал я, ободренный словами Гудка, и поскреб затылок, не представляя, с чего в таких случаях начинают всамделишные сыщики. Все детективы разом вылетели из моего звенящего пустотой котелка. – Так. Надо восстановить картину…

– Ага, – съязвил Серый. – Оказывается, ты у нас еще и художник.

У меня опустилось все, что только могло.

– Ну-у-у, Королек, – жалобно протянула Верка, – чего ты?

В ее заплаканных блестящих глазах было столько надежды, столько веры в мое могущество!

Я усмехнулся с видом человека, знающего нечто такое, чего другим не дано.

– Элементарно, пацаны. Начнем с того, что японская электроника реагирует на металл.

– Как это? – удивился Гудок.

– А так. Я читал об этом… не помню где. Если к твоим часикам, Верка, поднести металлический предмет, они зазвенят.

– Почему? – спросил дотошный Гудок.

– А я откуда знаю. Разве этих японцев поймешь… Дай-ка нож, – сказал я Щербатому.

Сжав в кулаке обмотанную изолентой рукоятку ножа, я уверенными шагами на негнущихся ногах направился к песочнице. Остальные следовали за мной, как привязанные. Я чувствовал себя фокусником, от которого ждут чуда. Но если чудо не случится, фокуснику не поздоровится.

– Только, чур, все молчат, как рыбы. Звенеть часы будут тихо.

Я медленно двинулся вдоль бортов песочницы, держа нож черным лезвием вниз и делая вид, что прислушиваюсь. А сам смотрел на пацанов. Прошел уже три стороны и начал четвертую, обреченно предчувствуя поражение и позор… и вдруг Серый, с облегчением вздохнув, самодовольно засмеялся.

Я предостерегающе поднял палец, потом прижал его к губам и так же неторопливо повел нож обратно, следя за лицом Серого. Когда нож вновь оказался в углу песочницы, оно напряглось. Я сунул руку в песок, наткнулся на что-то. Вытащил. Сдул песчинки. Это были Веркины часики.

Верка запрыгала и завизжала, выражая таким образом распиравший ее восторг, а Гудок и Щербатый кинулись рассматривать японскую штамповку, точно она побывала в космосе. Серый взял часы и поднес к ним нож.

– Почему не звенят? – спросил он меня.

Я развел руками и ухмыльнулся прямо ему в рожу. Глаза его злобно блеснули. Гудок, Щербатый и Верка так ничего и не поняли, а объяснять им я не хотел, но с этого вечера Серый перестал быть для меня авторитетом, его власть надо мной кончилась навсегда…

«Душу, сбитую утратами да тратами, душу, стертую перекатами, – если до крови лоскут истончал, – залатаю золотыми я заплатами – чтобы чаще Господь замечал!» – поет Высоцкий, и я представляю, как набухают жилы на его шее.

Да была ли в моей жизни хоть одна-разъединственная золотая заплатка, которой я залатал бы свою душу?

* * *

18 июля. Среда. «Клиент» попался не сахар. С утра влез в «бээмвэшку» и со мной на хвосте принялся мотаться по городу, полускрытому пеленой теплого дождя. Позавтракал в пивбаре. Заглянул в элитную парикмахерскую, где, похоже, не только подстригся, но и сделал маникюр с педикюром. Затем отправился в фитнес-центр, чтобы взбодриться в бассейне и накачать чахлые мышцы на тренажерах. Пообедал в ресторане. После чего, набравшись сил и положительных эмоций, пошел кружить, наведываясь в модные бутики и все время что-то приобретая. Наконец завез меня в дорогой универмаг…