Книга Большая книга ужасов – 65 - Елена Усачева

– Вот такая любовь, – растерялась я.

Семьдесят минус десять – шестьдесят. Это, значит, бабушке было шестьдесят, когда она влюбилась и увела у молодой Юлечки старого любовника. Как будто в шестьдесят любить нельзя, у двадцатилетней парня перебить… М‑да… Не слепилось.

– А что ты хочешь сказать? – еще немного повозмущалась я. – Что это с тобой случилось, а не с бабушкой?

Свет погас. Сквозь неплотные оранжевые шторы просочился вялый дневной свет.

Все мне Вичка наврала. И Юлечка наврала. Нет никакого деда в развалюхе, нет никакого любовного предания. Все чушь и фантазии. А ведь деревенские вполне могли меня сжечь. Как ведьму. Ничего себе жизнь пошла! Интересно, что же есть на самом деле?

– Пойдем куда-нибудь сходим. – Мама встала. – Может, здесь музей какой есть. Когда еще в Беломорск выберемся.

Я не стала трогать свой чемодан: оторванная ручка – еще жить можно, а вот отвалившееся колесико или поломанный механизм – это уже труба. Надела куртку, натянула шапку и бодро потопала на улицу. Телевизор у консьержки не работал. И самой ее не было.

Из достопримечательностей здесь оказался шлюз № 18 Беломорканала, коллекция «Поморская изба» в детском саду (по причине лета и вечера не работает) и краеведческий музей «Беломорские петроглифы». Туда мы и пошли.

Я с опаской подходила к белому зданию. На синей табличке красными буквами было написано, что это музей, что нам сюда. Табличка падать нам на голову не стала. Стекла из широких окон второго этажа тоже не посыпались. В музее пахло пылью, холодным камнем и чем-то резко-неприятным – вещество, которым обрабатывают дерево, чтобы оно не развалилось от старости. Чудно. Мне от порога уже хотелось отсюда убежать. Но мама настойчиво шла по залам, восхищаясь то полусгнившей лодкой, лежащей на боку, то огромным ржавым крестом, то фотографией – кучки перепуганных мужиков и баб. Ее радовали поморы, соловецкие монахи и местные заключенные.

Я осталась в зале с петроглифами. Никогда их не видела прежде. Древние люди – на табличке написано «неолит» – выдалбливали картинки на огромных валунах у рек и озер. Были они на Онежском озере, были и здесь, на Белом море. Олени, лодки с гребцами, человечки. То, что это мужчина, – сразу понятно. Даже лыжники хвастались своим достоинством. Вроде как художнику не важно было, что зима и холодно, главное – показать, что перед нами настоящий мужик.

Вот бредет вереница оленей. Вот человечек в лодке бросил гарпун, тянется длинная веревка, идет ко дну кит. Или не кит? Кто-то крупный. Вот несколько человечков, понятно, что мужчин, топают на охоту с луками в руках. А вот мишка, и его с трех сторон окружили охотники. Прошел лыжник, оставил за собой длинный след. Странный трехпалый отпечаток, демон, наверное. Были здесь только фотографии, но и их хватило. Один бес чего стоил – горбатый мужик в профиль, руку с растопыренными пальцами приподнял, стоит на одной ноге, а ступня огромная. Место называется «Бесовы следки».

Я смотрела на фотографию и понимала, что очень хочу туда попасть. Смотрела и чувствовала музыку. Протяжная, она выматывала душу и вынимала мозги.

Юлечка стояла рядом, вертела один наушник – дарила музыку миру. Взгляд у нее был какой-то… нехороший.

Я приморозилась к ней глазами. До сих пор не могу понять, чего она хочет. Мечтает оставить нас в Беломорске, бывшем селе Сорока?

Юлечка прошла вдоль фотографий, погладила изображение оленя. И вдруг стремительно двинула на меня. Я успела попятиться, налетела на какой-то экспонат. Что-то зазвенело, что-то покатилось. Юлечка метнулась в сторону. Сквозь нее пробежала мама. И потом уже заорала сигнализация.

Я ухитрилась уронить древний молоток, по полу рассыпались наконечники и кремниевые орудия труда. Об этом мне радостно сообщили сотрудницы музея, перечисляя нанесенный мной урон. Они мечтали вызвать полицию, чтобы меня забрали и проверили карманы. Скучно им на работе, а тут такое развлечение – человек хочет обняться с могучей историей их сурового края.

Мама всплескивала руками, поправляла порушенный стеллаж. В воздухе носилось нехорошее слово «припадок». Этим мама объясняла наше горячее желание попасть на Соловки. Мои исцарапанные руки были живописным доказательством сказанного – рвала шиповник, не чувствуя боли.

В глазах музейных работниц появилось сочувствие. Маме посоветовали заваривать мне травки и обкладывать листом лопуха. Выводили меня всем музеем, следили, чтобы я еще на что не упала.

Мама недолго изображала заботу и внимание. Стоило нам завернуть за угол, как ее нежные объятия превратились в железные тиски.

– Что, опять Юлечка? – прошипела она.

Я кивнула. Мама покачала головой. Но пока проявляла невероятное терпение.

– Может, тебя, правда, лопухом обложить? – грустно спросила она.

Я пожала плечами. На скучных улицах Беломорска лопухов не было.

– Лучше расскажите правду про Юлечку, – сказала я. – Почему вы мне ничего не говорите?

Мама закатила глаза. Мы с ней на пару сейчас изображали яркий театр мимики и жестов. Меня это разозлило. Неужели так трудно сказать, что мама в детстве по глупости раскопала с приятелями могилу неизвестной Юлечки, достала оттуда браслеты и кольца, а потом обменяла их на семечки на рынке. Что потом она плохо спала, ей снились кошмары, в центре которых была Юлечка, требовавшая, чтобы ей вернули украденное. Что через месяц умерла мамина лучшая подруга, та самая, что оставила себе одно колечко. Что прошло какое-то время, и Юлечка снова появилась. Что маме всего-навсего нужно найти и вернуть старинное кольцо. Может, оно спрятано в разрушенном доме, поэтому там постоянно что-то происходит? Надо позвонить Вичке или Шульпякову, пускай покопаются в доме и найдут.

Я потянула телефон из кармана, но тут же представила лицо Вички, покусанного Шульпякова, и спрятала его обратно. Шульпяков, конечно, помчится искать кольцо, там-то его и найдет последняя удержавшаяся доска и припечатает по затылку.

Или вот другая версия. Когда моя мама выходила замуж за моего отца, то купила себе свадебное платье на рынке. Когда-то это платье принадлежало Юлечке. Она в нем венчалась, но парень от нее сбежал, поэтому платье она продала и утопилась в реке. И теперь ее дух не может успокоиться – хочет, чтобы все другие жили так же несчастливо, как она.

Я вспомнила Юлечку. Нет, не проходит. Для своих пятнадцати лет она не могла так много натворить.

Мама молча выслушала все мои версии и отодвинула от меня чашку с кофе. «Речное» – так незатейливо называлось первое же кафе, куда мы забрели после музея. Первое и единственное, как я поняла по наплыву посетителей. Кормили так себе, а вот пирожки и булки были вкусные. Под кофе шли хорошо. Но насладиться кофе мне не дали.

– Перед сном бодрящие напитки пить вредно, – припечатала мама. – У тебя и так фантазия шалит.

– Это семейная тайна? – твердила я. – Страшный секрет? Я сейчас папе позвоню!