Книга Имя кровью. Тайна смерти Караваджо - Мэтт Риз

Онорио вскинул руку, приказывая Марио замолчать: коротышка-сицилиец никогда не обращал внимания на чувства окружающих. Он смотрел, как свеча дрожащим пламенем озаряет неподвижные черты Караваджо. «Он все еще способен на сострадание, даже после пятнадцати лет жизни в Поганом садике, – думал он. – От меня Микеле этого не скрыть, а прочие пусть считают его хоть самим дьяволом».

Караваджо потер лицо, застонал, словно очнувшись от сна, и с отвращением огляделся вокруг.

От Онорио не укрылось, что его всегда замкнутый нелюдимый друг на минуту раскрыл свое сердце, показав его уязвимость. «Эта девушка много значила для него, но ему придется скрывать боль утраты. Иначе в нашем садике тебе не выжить».

– Квартал кишит девками, готовыми тебе позировать, – сказал он вслух. – Найдешь другую, Микеле, только на этот раз выбирай такую, чтоб была поумнее.

– Да помилует ее Господь. Он прибрал ее.

– Шлюхам грехи только в притчах прощаются, Микеле.

– А мне? Как мне искупить свои грехи?

Марио усмехнулся.

– Ты ведь пишешь картины, Микеле, – быстро проговорил Онорио. – Твоя живопись от Бога, она все искупит.

Караваджо устремил на него пристальный взгляд. Онорио удивился собственным словам. «Может ли картина спасти душу? Способны ли церкви – те, что я проектирую, принести спасение мне? Создает ли художник нечто святое в своей душе?» Караваджо улыбнулся ему в ответ. Он думает о том же, понял Онорио.

– Если когда-нибудь я напишу хоть одну стоящую картину, – сказал Караваджо, – может быть, Господь очистит и мою душу. Но как мне узнать, что это будет за картина?

Как ни удивительно, Онорио знал ответ на этот вопрос.

– Ты поймешь. Ты ощутишь себя чистым. Как после бани.

Караваджо поднялся, потрепал Онорио по волосам и направился к двери.

Он взял сырой охры и разбавил ее льняным маслом.

– Что же вы среди ночи, маэстро, – заворчал разбуженный светом Чекко, повернулся на бок и натянул на костлявую спину одеяло.

Мягкими мазками Караваджо наложил на лицо Пруденцы еще одну тень. «Людям будет интересно узнать, кем ты была, помнится, ответил он, когда она спросила, зачем он затемнил ее черты. Но знать об этом буду лишь я. Я вижу сквозь краски. Я вижу то, что под ними. Я – вижу – тебя».

Он отложил кисть.

Глава 3

Мадонна Лорето

После убийства Пруденцы Караваджо несколько недель не подходил в тавернах к шлюхам и даже с друзьями не встречался.

Встревоженный Онорио явился его навестить.

– Что-то ты засиделся дома. Девку бы тебе, а? – задумчиво произнес он. – И, хоть это на меня не похоже, я все же посоветую тебе закрутить с девчонкой, которая себя не продает.

– То есть.

– С честной женщиной, – Онорио засмеялся. – Признаюсь, что без своей доброй женушки я бы совсем вразнос пошел.

Караваджо помнил, как Онорио дрался, как торопливо совокуплялся с уличными потаскухами, как на площадях изрыгал ругательства вслед проходящим мимо бандитам.

– Да уж, без священных уз брака пропал бы ты ни за грош.

Он отправился на Корсо и купил пару женских перчаток красного шелка – красный цвет, полагал он, пойдет той, кому они предназначены. Художник долго смотрел, на северные ворота за пьяцца дель Пополо – туда, где среди продажных девок и нехристей закопали Пруденцу.

Караваджо было нелегко и самому себе признаться в том, что он стремится к любви честной девушки, а не девки. Каждый взмах кисти навечно привязывал его к женщинам, которых он писал. Даже навсегда расставаясь с ними, он продолжал им сострадать. В них влюбляешься, это невозможно отрицать. Они уходят, и начинаешь думать, что твой труд погублен.

Дверь у Лены была открыта. Она, смеясь, расхаживала по комнате с мальчиком: тот стоял у нее на ногах, она поддерживала его под мышки. Старуха в углу хлопала в ладоши. Лена следила, чтобы ножки мальчика не соскользнули на пол. Ее спокойная и простая доброта поразила его, заставив дышать по-другому – глубоко, полной грудью.

При виде незнакомца мальчик робко прижался к юбкам Лены. Надо было принести что-нибудь для ребенка, упрекнул себя Караваджо. Ладно, в следующий раз. И сам удивился той радости, с какой подумал об этом следующем разе. Он ступил за порог и протянул Лене перчатки.

Она приняла их.

– Что, особые перчатки для мытья полов? – она показала Караваджо руки. Грязь въелась в костяшки пальцев, толстым слоем засела под ногтями, напоминая корявые угольные штрихи.

– Значит, не угадал я с подарком?

– Красивые, – улыбнулась она его смущению.

Мать девушки взяла Караваджо за локоть и втянула в комнату:

– Проходите, синьор. Не желаете ли вина?

– Благодарю, синьора.

– Антоньетти, Анна Антоньетти, – она налила вино в грубо вытесанный деревянный кубок.

Мальчик захныкал. Лена потрогала его лоб.

– Что-то ты горячий, малыш. Плохо тебе еще, да? – она сунула мальчику в рот кусок хлеба, размоченный в воде с вином.

– Это сын вашей сестры? – Караваджо поднес кубок к губам.

– Почему не мой?

– Он назвал вас тетей Леной, помните? Когда я стоял у вашей двери вместе с нищими.

Мать Лены положила ладонь на руку Караваджо и прошептала:

– Господь прибрал мою Амабилию, когда она родила этого малыша.

– Кто его отец?

Лена опустила глаза на чашку разбавленного вина, стоящую на столе перед мальчиком. Мать прикусила губу редкими почерневшими зубами.

– В этом квартале, синьор, отцом может быть кто угодно.

– Мама, – Лена укоризненно прищелкнула языком. – Выпей еще глоточек, Доменико.

Анна пожала плечами.

– Я, синьор, восьмерых на свет произвела, но Господь всех упокоил – кто мертвым родился, кого хворь унесла. Одна Лена и осталась. И всех сама растила – супруг мой, Паоло, рано скончался. Прежде я покупала у крестьян зелень и перепродавала на пьяцца Навона. Дело малоприбыльное, да и мужчины проходу не давали, будто я себя на продажу выставляла. А теперь уж ноги и спина у меня не те, чтоб работать. Лена вместо меня торгует. Да еще в кардинальском дворце грязь возит.

Значит, Лена – не только служанка, но и treccola[8], расхваливающая на площади свой товар. Часто такие лавчонки держали для вида продажные женщины – отличный предлог, чтобы стоять на улице, когда приличные горожанки сидят по домам. Неужели настоящее ремесло Лены… Еще одна шлюха? А он-то думал, что нашел честную женщину.

– Чем вы занимаетесь, синьор? – спросила старуха. – Перчатки, что вы ей подарили, недешевые, это сразу видно. Да и одежда ваша когда-то была приличной, хоть сейчас и выглядит так, будто вас поколотили и обобрали.