Книга Скажи ее имя - Франсиско Голдман

В надежде услышать продолжение, я позволил себе заметить: забавная история. Но ее настроение явно переменилось. Как звали собаку? — спросил я. Не помню, ответила она. Она прижалась ко мне, склонив голову на мое плечо, и до прихода в ресторан мы больше не сказали друг другу ни слова. По меркам Мехико, суши здесь были вполне приличные. Это был семейный ресторан, принадлежавший настоящим японцам, а не, как это часто бывало, переодетым в кимоно мексиканцам с повязками мастеров боевых искусств на головах. Оформление под традиционный японский стиль, с замысловатыми резными панелями темного дерева и красными бумажными фонарями с иероглифами.

Возможно, это случилось у мусорных баков, а не на лестнице, как мне казалось раньше, сказала Аура.

Что, возможно, случилось у баков? — осторожно спросил я.

Нечто по-настоящему ужасное, сказала она. С мамой. Я не знаю, может быть. Ты не представляешь, что довелось вынести маме в эти дни, Фрэнк. Отчасти поэтому я не могу долго на нее сердиться. Не думаю, что она когда-нибудь расскажет мне всю правду. Даже на смертном одре. Аура нарочито передернулась и обняла себя руками, будто пытаясь согреться. Она засучила рукав хлопчатобумажного свитера и протянула мне руку. Смотри, сказала она. Рука была вся в мурашках. Я взял ее в свою: ладонь Ауры была влажной от пота.

Что с тобой, mi amor?

Но она просто сидела и грустно смотрела на стол, это длилось минут пять — может, меньше, но мне показалось, что прошло много времени, — пока я словно парализованный сидел напротив нее.

Что ж, мне было четыре или пять, так что я не очень хорошо все помню, в конце концов сказала она. Теперь Аура смотрела в сторону, ее речь стала размеренной и звучала слегка по-детски. Помню, что мы вернулись домой поздно, на такси. Должно быть, мама брала меня с собой к Вики или что-то в этом роде. Мы ехали на зеленом «фольксвагене-жуке» со снятым передним пассажирским сиденьем, в то время так ездили все такси. Вероятно, я заснула, и она разбудила меня, сказала, чтобы я оставалась на месте, что она скоро придет и что ей нужно снять немного денег. Ее голос звучал обычно, но она выглядела испуганной, будто с неимоверным усилием держала себя в руках, ее лицо подрагивало, словно она вот-вот зарыдает. Действительно ли я это помню, или придумала много лет спустя, чтобы заполнить пробел в памяти? Я не знаю.

Ты хочешь сказать, что не уверена, говорила она тебе это или нет? — спросил я. Что ж, неудивительно. Это было так давно. Но есть ли что-то, в чем ты уверена?

Я помню шофера, сказала Аура, по крайней мере, мне кажется, это настоящее воспоминание. Во-первых, я помню его затылок. У него была очень большая голова с короткими черными волосами, примятыми на макушке. Должно быть, у него были и уши, она невесело усмехнулась, но ушей я не помню, только голову. Она напоминала мертвую планету. Мертвую планету, излучающую антивещество, понимаешь, что я имею в виду? Во-вторых, помню его шею, потому что она была как у свиньи. В-третьих, его глаз. Он повернул голову, когда мама выходила из машины, поэтому я увидела его глаз. Неужели ты никогда не замечал, Аура смотрела на меня умоляющими глазами, какой тихой я становлюсь, если мы сидим сзади в такси, а у водителя большая голова?

Ты имеешь в виду в Мехико или в Нью-Йорке тоже? — я действительно ни разу не замечал ничего подобного.

В основном здесь, ответила она. Нью-йоркские такси отличаются от наших, в них есть эти… перегородки между тобой и водителем.

Возможно, я пару раз и замечал нечто подобное, сказал я, но я не знал, что это из-за размера головы водителя.

Его глаз очень испугал меня.

Чем же он напугал тебя?

Аура повернула голову и сощурилась так, что ее глаз превратился в щелку.

Да, выглядит ужасающе, улыбнулся я, но выражение ее лица как бы говорило: знаю, по-твоему, все это милая чушь, но сейчас от тебя требуется выслушать меня и попытаться понять, что я имею в виду. Я спросил: так что, ты думаешь, случилось той ночью?

Они оставили меня одну в такси, сказала она. Они вышли вместе, таксист и мама. Наверное, он запер двери, точно не помню. Представляешь, каково мне было?

Нет, не представляю, ответил я. Хотя мое воображение быстро нарисовало образ четырехлетней девочки, сидящей со скрещенными ножками на заднем сиденье, словно позабытая кукла, с пухлыми кукольными щечками и глазами, полными страха и недоумения.

Я не уверена, но, скорее всего, они прошли через площадь к зданию напротив и вошли внутрь, продолжала Аура. Я не помню, был ли кто-то на улице и как долго мама не возвращалась. Но когда она вернулась, то вытащила меня из такси и быстро понесла прочь, я помню, как уткнулась лицом ей в плечо. Наверное, я плакала. Думаю, это все, что я помню.

По словам Ауры, за прошедшие годы она бесконечно пыталась сложить воедино эти разрозненные фрагменты воспоминаний, в том числе и во время сеансов психотерапии. Она расспрашивала об этом происшествии и свою мать. «О-о-о, нет, hija, только не сейчас! — так Хуанита обычно отвечала на ее вопросы. Ты что, хочешь чтобы я поверила, что ты это помнишь? Ничего не было. Ничего-о-о!» Но однажды, когда Аура не успокаивалась: ма, ты тогда хотя бы вызвала полицию?! Хуанита ответила со взрывом фальшивого смеха: ну конечно! Любой бы так и сделал! Вызвать полицию! Чтобы они прихватили текилы и поздравили его! С чем поздравили, ма? — спросила Аура, а мать посмотрела на нее в упор и ответила: с удачным ограблением, с чем же еще?

Аура вертела в руках салфетку. Через некоторое время Она произнесла тихим, дрожащим голосом: Фрэнк, иногда мне кажется, что страх поглощает меня. Я перед ним бессильна. Ты же видел это, ты понимаешь, о чем я говорю.

Я встал из-за стола, пересел к ней и обнял. Я видел это, и увижу снова. Пять месяцев назад наш полуночный разговор о взрывах в мадридских поездах 11 марта 2004 года спровоцировал припадок, его она и имела в виду. На тот момент это был единственный припадок, при котором мне довелось присутствовать. В день теракта Ауры не было ни в Мадриде, ни в его окрестностях, но приступ дрожи и рыданий по поводу массового убийства людей не оттолкнул меня своей театральностью, наоборот, в нем было что-то волшебное, словно всевидящее святое дитя сопереживало людскому горю. Помнится, я тогда подумал, что каждый должен хоть иногда подобным образом реагировать на кровавые ужасы нашего мира. В следующий раз это произошло, когда зимним бруклинским вечером мы дома смотрели фильм о поимке Абимаэля Гусмана, главаря террористической организации «Сияющий путь», сыгранного Джоном Малковичем. В начале фильма Гусман сидит в своем мрачном укрытии и сеет оттуда смерть. В картине есть эпизод с крупным планом его воскового лица, зловещей улыбкой и змеиным отблеском в ледяных глазах — все это повергло Ауру в дикий ужас. Она отскочила от телевизора, забилась в угол кровати и, обхватив голову руками, начала неистово дрожать и рыдать. Не имело значения, что мы всего-навсего смотрели фильм с Джоном Малковичем: кровожадность Гусмана, его беспощадность к тем, кого он погубил, и даже извращенное удовольствие, которое он от этого получал, — иными словами, само зло словно просочилось в нашу спальню сквозь невидимую трещину в экране телевизора. Страх настолько поглотил Ауру в ту ночь, что я боялся представить, как она пережила бы это, не будь меня рядом, без моей поддержки. Подобные припадки, случавшиеся с ней всего пару раз за прожитые вместе четыре года, были похожи на непримиримую борьбу, ведомую ветеранами кровавых войн с накатывающими на них воспоминаниями.