Книга Алюминиевое лицо. Замковый камень - Александр Проханов

Он прошел сквозь стеклянную карусель, вышел на парадное крыльцо, любуясь ослепительной белой церковью, на которой нежно голубел хрупкий изящный орнамент, словно по солнечному снегу пробежала бойкая птичка. Хотел обойти церковь и заглянуть внутрь, где в этот час должна была начинаться утренняя служба. Но к гостинице мягко подкатил «Лендровер-3», и из него легко и упруго выпрыгнул Кирилл Федотович Голосевич – его великолепные усы, курчавые бачки, брови вразлет и голубые, слегка водянистые глаза на странно серебристом лице.

– Как я рад, как я рад! – Он обнял Зеркальцева, словно старинного друга, источая радушие, запах вкусного одеколона и едва уловимый аромат салона с его тонкими благовониями. – Вам не надо садиться в ваш великолепный ХС90. Сегодня я ваш шофер. Прошу. – И он повлек Зеркальцева в свою машину, усаживая на сиденье среди мягкой кожи, благоухающих лаков, разноцветных циферблатов, напоминающих подводное царство с мерцающими рыбами. – Вчера, я знаю, вы побывали в Тимофеевой пустыни. Что вы там почувствовали? – Не давая Зеркальцеву ответить, продолжал: – Сегодня я покажу вам нечто, без чего впечатления от пустыни будут не полны.

И он тронул машину, за которой незаметно пристроился второй джип с охраной. Они катили по утреннему городу с торопящимися людьми, суетливыми автомобилями, среди старинных домов и белых церквей, похожих на лепные изделия, на которых, казалось, еще сохранились отпечатки пальцев тех, кто вылепил их из сдобного теста.

– Господь окружает нас символами, которые нам, с нашим замутненным сознанием, не дано отгадать. Но мудрецы и пророки улавливают эти символы, придают им форму иносказаний, которые доступны толкователям. Старец Тимофей был подобен библейским пророкам, которым Бог открывал запечатанные для смертных истины, а пророки создавали из них притчи и предсказания.

– Куда мы едем?

– На рынок.

– Зачем?

– Я покажу вам городской рынок, который принадлежит мне.

– Вы – будущий царь и владелец рынка? – Зеркальцев с изумлением смотрел на царственное лицо, которому могли соответствовать янтарная комната Зимнего дворца, парки и фонтаны Петергофа, блеск кавалергардского полка на Марсовом поле, но никак не рыночные лотки и прилавки с пучками редиски и банками солений.

– В городе его называют «Царский рынок». Старец Тимофей предсказал: «Из торжища воздвигнется царствие его». Этот рынок подтверждает пророчество старца и в каком-то смысле является прообразом будущей Российской империи.

Они остановились перед зданием рынка, который напоминал огромный застекленный корабль, остроносый, с иллюминаторами, рубкой и мачтами, где реяли штандарты с двуглавыми орлами, скачущими Георгиями, побиваемыми змеями.

– Я умышленно придал ему форму ковчега, куда собрал представителей всех населявших Российскую империю народов. Когда завершится смута, когда отхлынут воды поглотившего Россию потопа, эти спасенные представители, эти сбреженные твари выйдут из ковчега и вернутся в свои земли как наместники царя.

Они покинули машину, прошли сквозь толпу, клубящуюся, как у всякого рынка. Кошелки, мешки, домашние сумки, тележки, оторванные капустные листы, раздавленный на асфальте абрикос, плутоватые глаза кавказца, согбенная, интеллигентного вида старушка, несущая в авоське два яблочка.

Вошли под своды рынка. И оказались в зеленоватом, как морская вода, пространстве, среди гула, какой бывает в витиеватой морской раковине. Среди множества цветов и запахов, пряных, приторно сладких, уксусно-едких. Среди разноголосицы многоликого разноплеменного люда, который стоял за мраморными прилавками, плюхая гири на чаши весов. Или медленно брел вдоль рядов, осматривая снедь, поддевая на палец комочки кислой капусты, наклоняясь лицом к медовым баклагам, вожделенно поглядывая на румяные плоды из восточного райского сада.

То здесь, то там за прилавками попадались продавцы, облаченные в национальные костюмы, и это придавало рынку сходство с фестивалем народных ремесел и танцев. Зеркальцев ожидал услышать мелодию Камаринского или гопака, или лезгинки.

– Вот здесь у меня торгуют великороссы, – повел рукой Голосевич, указывая на ряды.

Маленький бойкий мужичок с золотистой бородкой, красный от напряжения, подтаскивал к прилавку очередной мешок картошки, ссыпал в ведро звонкие клубни, переваливал ведро в подставленную кошелку, принимал деньги, засовывая их в какую-то дыру в грязном фартуке. Аккуратная синеглазая старушка выложила на прилавок пучки бело-розовой, промытой редиски, сине-зеленые перья лука с влажными сахарными головками, кудрявые пучки петрушки, золотистые зонтики укропа. Тут же стоял сурового вида мужчина в русской домотканой рубашке с алой вышивкой, перепоясанный шелковым кушачком. Перед ним лежали горстки оранжевых лисичек, фиолетовые и золотые сыроежки, смуглые, с седыми ножками подберезовики и отдельно белые грибы, крепкие, с бархатными шляпками, маслянисто тугими ножками. И все это богатство благоухало, влажно сияло; к коричневой шляпке боровика прилипла иголка сосны.

– Это Анатолий Гаврилович Моченых. – Голосевич представил Зеркальцеву мужчину в русской рубашке. – Он будет царским наместником в самых дальних восточных пределах империи. Старец Тимофей предрекал: «И пойдет, ведя за собой тень свою, и поставит чертог свой у соленого креста». Анатолий Гаврилович, как мы толкуем предсказание старца?

Анатолий Гаврилович потеребил поясок, насупил густые хмурые брови и твердо произнес:

– Сие значит, что я пойду на восток, навстречу солнцу, отбрасывая за спину тень свою. Дойду до Тихого океана, до соленой воды, где кончается православное царство, и там, на Курилах, поставлю чертог наместника русского царя.

Зеркальцев всматривался в суровое лицо землепроходца, видел, как играет солнце на шляпке розовой сыроежки, и его снова охватывало вязкое тягучее недоумение, – не разыгрывают ли его? Ни погружают ли его разум во тьму, откуда нет выхода? Ни купить ли ему у Анатолия Гавриловича горстку подберезовиков и лисичек, добраться до своего ХС90 и метнуться подобру-поздорову в Москву?

Они двигались по рынку, вдоль прилавков. На аккуратных тряпицах было разложено свиное сало.

Чистейшее, как снег, отороченное янтарной кожицей. Розовое, как лепестки пиона, с тонкими коричневыми жилками. Посыпанное красноватым зернистым перцем. Благоухающее чесноком. Распластанное и распахнутое, как книга. Свернутое в рулон, как манускрипт. Тут же на прилавке стояла отрубленная поросячья голова с опаленными белыми бровями, остекленелыми глазами и игривыми кустиками укропа, торчащими из запекшихся ноздрей. За прилавком стоял украинец с запорожскими усами, стриженный под горшок, в рубахе навыпуск, в синих шелковых шароварах. На поясе его висела люлька. Он грыз семечки, и влажная шелуха прилипла к пшеничным усам.

– А это Остап Тарасович Разрубикачан, – представил запорожца Голосевич. – Он будет царским наместником в Малороссии. Старец Тимофей пророчествовал: «И станет город рыкающий городом поющим». Остап Тарасович, как мы с вами толкуем пророчество?

– А як же его яще трактовати? Город Львив, зверей рыкающих, откуда западенцы брэшуть. Брэхать перестануть, и буде там мистный хор народной песни. А як еще?