Книга Скверные истории Пети Камнева - Николай Климонтович

Он, разумеется, решил написать повесть об этом своем северном приключении, но для начала сочинил витиеватое, сбивчивое письмо и отправил его в Вильнюс, на большую землю, так сказать. В письме Петя рассказывал, что Север не такой холодный, как можно было бы предположить. Наверное, потому, что здесь очень сухой воздух. В ресторане кормят котлетами и эскалопами из оленины, очень красивые жены мурманских моряков приезжают сюда гулять по субботам потому, наверное, что здесь их никто не знает и они могут повеселиться анонимно. Вот только гулять им не с кем: мужской контингент редок и пьян. Наверху, в горах, на плато Росвумчорр добывают апатитовую руду открытым способом, то есть взрывают породу тротилом, а потом сгребают на огромные самосвалы, одно колесо которых больше Петиного роста. Тяжело груженные машины идут вниз по смертельному, обледенелому серпантину, и на обочинах красуются плакаты водитель, помни, тебя ждут дома . Несмотря на это напоминание, у подножья горы – большое кладбище. На плато, конечно, есть и простые работяги, трудящиеся вахтовым методом: их забрасывают наверх на две недели специальным лифтом, потом спускают вниз, и вторые две недели они пьют в своем общежитии портвейн ящиками. Этим тоже не до морячек. Так что тем остается в своей девичьей компании пить фужерами шампанское, а потом танцевать в кружок темпераментные танцы под музыку ВИА, выписанного с Украины. Наибольшим спросом пользуется плясовая Наш адрес не дом и не улица, наш адрес Советский Союз . И еще одна, тоже зажигательная, но вполне таинственного содержания: Остался от тебя на память у меня портрет, твой портрет, работы Пабло Пикассо . Подумав, Петя не стал кланяться Руте, но в ответном письме Мяйле получил-таки от нее привет.

Я нигде не упомянул, что среди многих своих амурных и литературных занятий Петя успевал заниматься фотографированием. Скажем, у него получился отменный портрет тринадцатилетней Лизы, и это фото с тех пор висело в рамке под стеклом в кабинете профессора Камнева, который мог одновременно гордиться и талантами сына, и красою дочери, по нынешнему идиотскому выражению рекламного происхождения, в одном флаконе . Петя много снимал и на пленэре, и некоторые его пейзажи были хороши. Как-то Петя, с неохотой уступив моим приставаниям, показал свои ранние снимки. Особенно мне понравился один. Петя признался, впрочем, что и сам любит этот пейзаж и даже пытался использовать его описание в одной незаконченной повестушке. На этом фото была изображена осень на Воробьевых горах, листья в лужах на тротуаре, скособоченная благодаря выбранному ракурсу церквушка, святящая сквозь голые ветви, а на переднем плане слева – детская коляска, от которой отвернулась женщина, в попытке спрятать от ветра лицо за поднятым воротником развевающегося пальто.

Этот лирический, хоть и тревожный снимок, кажется, вполне отражает романтический настрой раннего Пети. Во всяком случае, так и не дописанная повесть называлась Осенний пейзаж с церковью и детской коляской. Кажется, посвящена она была еще несостоявшемуся по сути роману с Мяйле, то есть являлась лирической исповедью по неостывшим следам. Но скорее это было как бы развернутое любовное послание, поскольку к героине повести герой-рассказчик обращался на ты . Когда я получил доступ к архиву Пети, который предоставила в мое распоряжение Лиза, то не нашел эти две большие тетрадки, похожие на гроссбухи, исписанные невозможным Петиным почерком, которые когда-то он мне показывал, грозясь повесть дописать. Возможно, они пропали при обыске, а может быть, Петя сам их выкинул: он в последние годы выбрасывал свои многочисленные незаконченные рукописи, окончательно изверившись в своем писательском призвании и спокойно констатируя, что все, что останется после него, никому не будет нужно .

Зато я обнаружил шесть писем Мяйле к нему. Два – в Апатиты, Центральная почта до востребования , четыре более позднего времени. Вот первое, написанное под Новый год. Заметим сразу, начинается оно многообещающим обращением любимый . И дальше: далеко ты уехал, я только вчера получила от тебя письмо и сейчас интересуюсь прогнозами погоды, и если можно им верить, то там даже теплее, чем у нас. Наверное, Пете приятнее, чем метеорологические замечания, был финал: Петя, я все время вспоминаю тебя, наши встречи и твои разговоры, мечтаю о будущих, люблю тебя и очень, очень жду. Целую М. Была и приписка: Рута тебе много раз передавала привет. И кто скажет, что это писала не влюбленная женщина, тот ошибется. Но и особой страсти в этих строках нет. Но вот второе: Любимый, здравствуй! Я необыкновенно благодарна тебе за слова, которые ты подарил мне. Ты даже не представляешь, как я тебя люблю и как скучаю по тебе. Даже во время прощания на вокзале я до конца не понимала, как мне будет плохо. Милый, мне очень хочется побыстрее тебя увидеть, есть много о чем рассказать, а письма… ужас как трудно мне их писать. Ты напиши хоть ориентировочно, когда покинешь свое северное пристанище, зная дату, будет легче тебя ждать, хотя, пока я тебя не увижу, вряд ли мне будет спокойнее: сложно представить, с каким нетерпением я тебя жду. Хороший мой, вспоминай обо мне чаще. М.

Чувствуя неловкость, но и оправдывая себя тем, что биографу позволено копаться в чужих интимных посланиях, я пытался вообразить, с каким чувством молодой Петя читал эти строки. Ну, волнение, чувство удовлетворения мужского тщеславия, нежность, наверное. Но подозреваю, зная Петю много лет, что все эти уверения в любви, которых многие мужчины, сужу по себе, за всю жизнь так и не дождались и никогда не услышали, он уже тогда, в младые годы, принимал не просто как фигуры речи, но – как должное. Ведь это он сказал мне, как я уже упоминал, я не ее полюбил, я полюбил Литву. Да и все дальнейшие события подтверждают это предположение.

Скажем, когда в начале марта Петя вернулся в Москву, он, продолжая в письмах любовный диалог с Мяйле, не стал увольняться, потому что тут же оформился в новую экспедицию, на этот раз в Среднюю Азию. Зная Петину непоседливость и готовность к авантюрам, объяснить тот факт, что он не съездил хоть на несколько дней в Вильнюс, можно только одним обстоятельством: ему не слишком хотелось туда ехать. В Москве он покружился в богемном вихре, оформил документы на заочное отделение и, сдав походя какие-то недостававшие зачеты, оказался на третьем курсе: летом ему предстояло еще кое-что сдать и перейти на четвертый. Конечно, он звонил в Вильнюс, клялся в любви, но уже в начале апреля гулял по городу Фрунзе и даже из спортивного интереса купил у фонтана на площади Ленина по сходной цене баш анаши, что хватало на добрых четыре косяка , при том, что Петя никогда не наркоманил всерьез, предпочитая традиционный православный способ получения кайфа. Два месяца он питался бараньим лагманом и печеной форелью, поднимался на альпийские луга, любовался снежными хребтами Ала-Тау, купался в ледяной воде озера, прогревавшегося днем лишь сантиметров на пять, наблюдал, как киргизские селянки в разноцветных косынках собирают мак на полях, оцепленных русскими автоматчиками, видел мусульманские похороны, когда мужчины бегом тащат завернутого в саван покойника к белому склепу. И читал письма возлюбленной: Любимый мой! Я тебя очень-очень люблю. Иногда я просто с ума схожу без тебя, дни такие длинные, ночи тоже, и их еще так много. Петя, все мои желания, мечты, планы связаны только с тобой, но когда я начинаю пересчитывать дни, оставшиеся до нашей встречи, я прихожу в ужас – как еще долго ждать. Для меня уже ничего не может измениться, но все же, когда ты уезжаешь… Я чуть не со слезами читаю эти строки, но бесчувственная скотина Петя, полагаю, пробегал их мельком. Этакая печоринская пресыщенность, байроническая, б…, поза. Это ж надо было так вскружить голову бедной девице! Но вот другие ноты, видно, Петя в своих письмах стал давать уроки в тишине: Любимый, очень внимательно прочитала твое письмо. Не скрою, родные эмоции оно во мне не вызвало. И я много думаю о нас… Хочется сказать: беги, милая, потому что Петя, очевидно, стал остывать. И, по-видимому, принялся делиться своими сомнениями, так сказать, метаниями измученной души , как пишут дурные лирики. Потому что письмо Мяйле заканчивается так: Хороший мой, я тебя люблю и верю в твои способности и силы, в твою удачу, и если мы по-настоящему хотим быть вместе, то сможем понять друг друга. И наконец: Милый, я твои письма готова читать с утра до вечера, но, к сожалению, ты меня ими не балуешь. Дальше следует пресный отчет о том, как они с Рутой ходили в кафе, что-то о трудоустройстве, вряд ли Петя дочитал это письмо до конца. Однако в июле он оказался в пансионате в Паланге, куда Мяйле загодя достала путевки.