Книга Инес души моей - Исабель Альенде

Мапуче, «люди земли», так называют они себя сами, хотя сейчас их зовут арауканцами — более звучным именем, выдуманным поэтом Алонсо де Эрсилья-и-Суньигой[12]. Не знаю, откуда он взял такое название, может быть, оно связано с Арауко, полуостровом на юге Чили. Я буду и впредь звать их мапуче — хоть это слово не склоняется и не имеет отдельного множественного числа в нашем языке — до самой моей смерти, потому что так они сами называют себя. Мне кажется неправильным менять им имя только ради того, чтобы легче было рифмовать: арауканец, испанец, францисканец, чужестранец, голодранец, перуанец — и так далее на три сотни страниц.

Алонсо был еще мадридским сопляком, когда мы, первопроходцы, начали сражаться на этой земле. Он не видел начала завоевания Чили, но его стихи об этой эпопее останутся в веках. Когда от отважных основателей королевства Чили не останется даже пыли, нас будут вспоминать, читая творение этого молодого человека, который, правда, не всегда верен фактам, потому что часто приносит истину в жертву рифмам. Кроме того, этот поэт изобразил нас в не очень выгодном свете, и я опасаюсь, что у многих поклонников его таланта останется слегка искаженное представление о том, что такое война в Араукании.

Эрсилья обвиняет испанцев в жестокости и непомерной жажде денег, а мапуче, наоборот, превозносит, приписывая им мужество, благородство, великодушие, справедливость и даже нежность к женщинам. Я полагаю, что знаю этот народ лучше, чем Алонсо, потому что я уже сорок лет защищаю то, что мы построили в Чили, а он пробыл здесь всего несколько месяцев. Я восхищаюсь их отвагой и исступленной любовью к этой земле, но могу заверить, что они — далеко не образчик сострадания и нежности. Романтическая любовь, которой так восхищается Алонсо, встречается у них довольно редко. У каждого мужчины-мапуче несколько жен, с которыми он обращается как со скотиной, пригодной только для работы и производства потомства, — это явствует из рассказов испанок, которые были похищены ими. Унижения, которые этим несчастным женщинам приходилось пережить в плену, таковы, что от стыда они часто предпочитают вовсе не возвращаться в лоно своих семей. Правда, нужно признать, что и испанцы не лучше обращаются с индианками, которые им прислуживают и развлекают их.

Мапуче превосходят нас в некоторых других вещах. Например, они не знают корысти. Золото, земли, титулы, почести — ничто из этого их не интересует. Крышей над головой им служит небо, а постелью — мох; они свободно бродят по лесам, и ветер играет их волосами, когда они скачут на украденных у нас конях. Другая добродетель, которую я в них высоко ценю, — это верность данному слову. Не они нарушают заключенные соглашения, а мы сами. Во время войны они нападают неожиданно, но никогда не предательски, а в мирное время блюдут уговоры. До нашего прихода они не знали пыток и уважали военных пленников. Худшим наказанием у них считается изгнание, исключение из семьи и племени: этого они страшатся больше смерти. За тяжкие преступления полагается немедленная казнь. Приговоренный к смерти сам копает себе могилу, потом бросает туда палки и камни и называет имена тех существ, которых он хотел бы взять с собой в мир иной, а затем его ударяют топором по голове.

Удивительна сила стихов Алонсо, которыми он пишет Историю, вступает в схватку с забвением и побеждает его. Слова без рифмы, такие как мои, не столь сильны, как поэзия, но все равно я должна рассказать свою версию прошлого, чтобы оставить память о тех тяготах, которые мы, женщины, пережили в Чили и которые почти всегда ускользают от внимания летописцев, с каким тщанием бы они ни писали. По крайней мере, ты, Исабель, должна знать всю правду, потому что ты — дочь сердца моего, хоть и не плоти моей. Наверное, когда-нибудь на площадях будут ставить мои статуи и моим именем, так же как именем Педро де Вальдивии и других конкистадоров, будут называть улицы и города, но сотни других героических женщин, которые основывали поселения, пока их мужчины сражались, будут забыты. Но я отвлеклась. Вернемся к тому, о чем я говорила, ведь времени остается не так много: сердце мое устало.

Диего де Альмагро отступился от завоевания Чили, сломленный необоримым сопротивлением мапуче, недовольством собственных солдат — они были разочарованы отсутствием золота — и дурными известиями о мятеже индейцев в Перу. Он решился возвратиться, чтобы помочь Франсиско Писарро подавить восстание. Вместе им удалось полностью разбить вражеские силы. Империя инков, изможденная голодом, насилием и хаосом войны, склонила выю. Однако, вместо того чтобы отблагодарить Альмагро за помощь, Франсиско Писарро и его братья ополчились против Диего, чтобы заполучить город Куско, который по праву принадлежал ему согласно указу императора Карла V о разделении земель. Для удовлетворения своего властолюбия братьям Писарро не хватало этих обширных территорий с их бессчетными богатствами: они хотели иметь еще больше, они хотели получить все.

В конце концов Франсиско Писарро и Диего де Альмагро взялись за оружие и схватились в местечке Абанкай в кратком сражении, которое завершилось поражением первого. Альмагро, всегда отличавшийся великодушием, необычайно милосердно обращался со всеми пленными, даже с братьями Писарро, своими непримиримыми врагами. Пораженные его поведением, многие солдаты побежденного войска переходили в ряды Альмагро, а его верные капитаны просили казнить братьев Писарро и, воспользовавшись преимуществом, овладеть всей территорией Перу. Альмагро не внял их советам и решил примириться с неблагодарным бывшим соратником, который нанес ему тяжкую обиду.

Как раз в те дни Педро де Вальдивия прибыл в Сьюдад-де-лос-Рейес[13]и встал под начало того, по зову кого явился, — Франсиско Писарро. Уважая законность, он не ставил под сомнение ни полномочия, ни намерения губернатора: ведь это был представитель императора Карла V, и Педро этого было достаточно. Однако Вальдивия абсолютно не желал участвовать в гражданской войне. Он приехал в эти края, чтобы сражаться с восставшими индейцами, но воевать против других испанцев было для него совершенно неприемлемо. Он пытался быть посредником между Писарро и Альмагро, всеми силами стараясь достичь мирного решения спора, и в какой-то момент ему даже казалось, что он вот-вот достигнет цели. Но он не знал характера Писарро, который говорил одно, а втайне замышлял другое. Губернатор просто тянул время беседами о дружбе, вынашивая план, как покончить с Альмагро, и ни на шаг не отступая от мысли о единоличном правлении и захвате Куско. Он завидовал достоинствам Альмагро, его вечному оптимизму и, главное, тому, как любили его солдаты, потому что прекрасно знал, что самого его солдаты ненавидели.