Книга Жизнь русского обывателя. От дворца до острога - Леонид Беловинский

В результате служебные комнаты присутственных мест к вечеру нередко превращались в спальни для холостых мелких чиновников и канцелярских служителей: снимать квартиру, одеваться, обуваться и питаться на казенное жалованье было мудрено. В городе Ровно «по вечерам в опустевших канцеляриях уездного суда горел какой-нибудь сальный огарок, стояла посудинка водки, лежало на сахарной бумаге несколько огурцов, и дежурные резались до глубокой ночи в карты… По утрам святилище правосудия имело вид далеко не официальный. На нескольких столах, без постелей, врастяжку храпели «дежурные», в брюках, грязных сорочках и желтых носках. Когда пан Ляцковский, кислый, не выспавшийся и похмельный, протирал глаза и поднимался со своего служебного ложа, то на обертке «дела», которое служило ему на эту ночь изголовьем, оставалось всегда явственное жирное пятно от помады» (92; 155). Это не художественное преувеличение. Ревизовавший Саратовскую губернию сенатор А. У. Денфер докладывал, что документы в Саратовской уголовной палате содержатся в полном беспорядке: канцелярские служители использовали папки с делами вместо матрацев (116; 20). Современник-нижегородец М. Л. Назимов писал: «Проходя ежедневно к своему месту через канцелярию, я нагляделся на тогдашних подьячих. Невозможно было без тяжелого грустного чувства видеть этих оборванных, небритых и изнуренных лишениями бедняков, получавших жалованье от 1 до 2 рублей и не более 3 или 4 рублей в месяц, смотря по своему рангу: копииста, подканцеляриста, канцеляриста. И повытчик получал не более 6 или 8 рублей. Холостяки почти и жили в канцелярской комнате, ложась спать на тех же столах, на которых они скрипели перьями, переписывая нескончаемые бумаги» (Цит. по: 163; 373).

Следовательно, чтобы не лишиться самого живота, чиновник должен был брать взятки. Недаром, по анекдоту, вступивший в губернаторство в Симбирске Магницкий заявил своим чиновникам при первом знакомстве: «Господа! Берите, но не дерите». Однако же взятки перепадали далеко не всем: «…если б даже лукавый и задумал попутать чиновника, – писал Булгарин, – то может только разыграться, с дьявольскими своими кознями, в его воображении и поджечь сердце его неправедным желанием, а на деле и сам лукавый не властен! Поговорка «Взятки гладки» выдумана приказными в насмешку над чиновниками, потому что чиновнику взять не с кого, да и не за что, а если б и было чем поживиться, то чиновнику не упадет с высоты ни одной крохи драгоценной манны! Кроме жалованья и награждения из канцелярских сумм, чиновнику нельзя ожидать ничего от службы, следовательно, он должен искать поживы на стороне». В качестве таких приватных заработков Булгарин называет привычное ремесло переписчика, а также учителя для малолетних детей, что, по его мнению, могло доставить в год от 1000 до 2000 руб. ассигнациями, на хорошем, разумеется, месте. Думается, что Булгарин все же страдал излишним оптимизмом. «Имея же до двух тысяч рублей ассигнациями годового дохода, можно жить прекрасно. Вы смеетесь! Вам мало в месяц двух тысяч рублей, но ведь ценность денег определяется потребностью человека. Чиновник имеет свою комнату с перегородкою на Выборгской или на Петербургской стороне или в полках, живет на хлебах, то есть платит на обед и ужин какой-нибудь скромной семье или хозяевам дома от шести до двенадцати рублей ассигнациями в месяц; чай – великую роскошь и наслаждение – держит сам и даже потчевает чаем своих товарищей. У чиновника есть летний и зимний халаты или архалук, есть феска или шитая шапочка на голову, есть несколько трубок-стамбулок с длинными чубуками и есть даже гитара!.. В досужие часы он играет на гитаре, разумеется без нот, и аккомпанирует себе, напевая водевильные куплеты или даже целые арии, вытверженные наизусть ‹…›. У чиновника, кроме домашнего наряда, тройной туалет: для праздничных дней и Невского проспекта, для обыкновенных прогулок и для канцелярии. У него есть и теплая шинель, и холодная камлотовая, две шляпы – старая и новая, и несколько пар сапогов» (23; 243–245). Нет, все же положительно Булгарин страдал «социальным оптимизмом».

И внешне, и нравственно картина в учреждениях, в провинциальных – до второй половины столетия, в столичных, даже высших, – в начале его, была угнетающей. «В присутственное место, даже в канцелярию сената страшно было войти! – писал Ф. В. Булгарин о рубеже XIX в. – Сальные свечи воткнуты были в бутылки, чернила наливались в помадные банки, песок насыпался в черепки, в плошки или в бумажные коробки; на полах лежала засохшая грязь, которую скребли иногда заступами; стены были везде закоптелые. В канцеляриях торговались, как на толкучем рынке. Растрепанные и оборванные чиновники наводили ужас на просителей! Они иногда, без церемонии, шарили у них в карманах и отнимали деньги» (23; 392).

Взяточничество и казнокрадство чиновников было язвой России. По преданию, Николай I, не любивший и боявшийся чиновничества, которое, по его мнению, было способно продать его самого, однажды заметил своему наследнику: «Мне кажется, что во всей России только двое не воруют: мы с тобой». Дело доходило до анекдотов: в середине XIX в. министр юстиции (!) граф В. Н. Панин дал взятку в 100 руб. судейскому (!) чиновнику, чтобы вполне законное дело его дочери о получении наследства после смерти бабушки прошло в нормальные сроки, не затягиваясь. Сосед и приятель А. С. Пушкина А. Н. Вульф, по делу о неуплате по заемному письму давший сенатскому обер-секретарю (самая что ни на есть доходная должность!) под видом записки двухсотрублевую ассигнацию, сострил в своем дневнике: «Весы правосудия у нас столь верны, что малейший лоскуток бумажки дает перевес!» (45; 96). Это имело глубочайшие традиции: «поминки» воеводам еще допетровской Руси были обычным способом ведения тяжб, и оскудевшие на государевой службе бояре нередко прямо просились у царя на воеводство – «подкормиться». Недаром в России взятка образно называлась «барашек в бумажке»: когда-то по недостатку и дороговизне звонкой монеты взятки давались натурой, в том числе, естественно, и баранами. В первой половине XVIII в. взяточничество получило даже официальный статус: А. Д. Меншиков, сам славившийся воровством и взяточничеством, предложил не платить жалованья мелким чиновникам, дав им право получать с просителей «акциденции», благодарность за ведение дел. Он обосновывал это тем, что заинтересованные в большем количестве просителей чиновники будут быстрее решать дела, а не откладывать их в «долгий ящик», и тем самым можно будет преодолеть другую язву канцелярской России – волокиту. При Екатерине II акциденции были запрещены, чиновникам установлено жалованье, но практика даяний просителей сохранилась. Правительство смотрело на это сквозь пальцы, понимая невозможность прожить на мизерное жалованье, и предпринимало меры, только если «нормальные» взятки превращались в форменный денной грабеж.

Чиновник. Конец XVIII в.

Благодушно смотрело на взятки и общество, считая их делом едва ли не законным. Бескорыстие по службе считалось чем-то странным, каким-то чудачеством, едва ли не признаком неблагонадежности. Собственно, требовать с просителей и не нужно было: каждый сам нес «положенное» и возмущался только в случае, если требовали больше того «положенного» или не исполняли обещанного, а точнее, купленного решения: честным считался чиновник, не требовавший лишнего и быстро и точно исполнявший обещанное. В. Г. Короленко писал о своем абсолютно бескорыстном отце, уездном судье: «Каждый раз на новом месте отцовской службы неизменно повторялись одни и те же сцены: к отцу являлись «по освященному веками обычаю» представители разных городских сословий с приношениями. Отец отказывался сначала довольно спокойно. На другой день депутации являлись с приношениями в усиленном размере, но отец встречал их уже грубо, а на третий бесцеремонно гнал «представителей» палкой, а те толпились в дверях с выражением изумления и испуга… Впоследствии, ознакомившись с деятельностью отца, все проникались к нему глубоким уважением. Все признавали, от мелкого торговца до губернского начальства, что нет такой силы, которая бы заставила судью покривить душою против совести и закона, но… и при этом находили, что если бы судья вдобавок принимал умеренные «благодарности», то было бы понятнее, проще и вообще «более по-людски» ‹…›.