Книга ЦРУ и мир искусств. Культурный фронт холодной войны - Фрэнсис Стонор Сондерс

«Участвовать в той роковой попытке спасти альянс военного времени с Советским Союзом перед лицом нарастающего давления холодной войны было опасным делом, - вспоминал Артур Миллер. - Воздух становился всё горячее от агрессивности... В ожидании дня открытия конференции не отрицалась возможность возмездия её участникам... В самом деле, по прошествии нескольких месяцев характеристики «сторонник Вальдорфской конференции» или «участник» стали ключевыми для обозначения нелояльности человека... То, что съезд писателей и артистов смог вызвать получившие столь широкое распространение подозрительность и гнев публики, было чем-то совершенно новым в послевоенном мире»[96].

Это, и в самом деле, было опасно. Теми, кто «засветился» в «Вальдорфе» - отель был знаменит своими довоенными балами для молодых девушек из аристократических семей, впервые выходящих в свет, теперь интересовался директор ФБР Дж. Эдгар Гувер (J. Edgar Hoover). Федеральное бюро расследований отправило своих агентов изучать работу конференции и собирать данные на её делегатов. На основании этих данных в штаб-квартире ФБР было открыто дело на молодого Нормана Мэйлера. Дела на Лэнгстона Хьюза, Артура Миллера, Ф.О. Мэтьессена, Лилиан Хеллман, Дэшила Хэмметта и Дороти Паркер (которые проходили по разным категориям: «тайный коммунист», «открытый коммунист» и «потворствующий коммунистам») были открыты ещё в 1930-х годах, но их новые крамольные поступки были также задокументированы.

В некоторых случаях ФБР не ограничивалось слежкой за вальдорфскими «коммунистами». Вскоре после конференции агент ФБР посетил издательский дом «Литтл и Браун» и сообщил, что Дж. Эдгар Гувер не хочет видеть новый роман Говарда Фаста «Спартак» на книжных полках[97]. «Литтл и Браун» вернули рукопись автору, и после этого она была отвергнута ещё в семи издательствах. Альфред Кнопф (Alfred Knopf) отослал рукопись нераспакованной, заявив, что не будет даже смотреть на работу предателя. В конце концов, в 1950 году Говард Фаст сам издал эту книгу. «Право сталинистов на культуру» было явно под ударом.

После выхода статьи в журнале «Лайф» странные балетные па, которые коммунисты танцевали со своими бывшими соратниками в «Вальдорфе», предстали в виде грандиозного публичного зрелища. Хук поздравил себя с тем, что был хореографом лучших сцен: «Мы сорвали одно из самых амбициозных предприятий Кремля».

Сидни Хук родился в декабре 1902 года в нью-йоркском Вильямсбурге - трущобах Бруклина, не имевших в то время равных себе по нищете. Это была плодородная почва для коммунизма, и Хук стал его юным приверженцем. Низкого роста, в круглых очках на маленьком лице, Хук был похож на деревенского мудреца. Но он являлся пылким интеллектуалом, умственным бойцом, всегда готовым ввязаться в драку. Привлечённый мускулистым, стоящим в бойцовской позе нью-йоркским коммунизмом, он легко перемещался между разными его течениями - от сталинизма до троцкизма и бухаринизма. Хук помогал готовить первое издание ленинского «Материализма и эмпириокритицизма» для Американской коммунистической партии. Какое-то время он работал в Институте Маркса и Энгельса в Москве. Хук опубликовал серию статей по марксизму, самая известная из которых - «Почему я коммунист» вызвала целую кампанию за его исключение из Нью-Йоркского университета, которой руководил Хёрст.

Как и у многих нью-йоркских интеллектуалов, вера Хука в коммунизм стала слабеть после целого ряда предательств: процесса о государственной измене Льва Троцкого в 1936-1937 годах, нацистско-советского пакта о ненападении 1939 года, серии пагубных ошибок в суждениях, теоретических построениях и политике Сталина. Уже как враг коммунистической партии он был объявлен «контрреволюционной рептилией», его сторонники изгнаны как «хуковские черви». В 1942 году Хук уже доносил в ФБР на писателя и редактора Малкольма Коули (Malcolm Cowley). Так Хук - революционер из Вильямсбурга стал Хуком - любимцем консерваторов[98].

В четверг 27 марта 1949 года в конце рабочего дня полиция блокировала 40-ю улицу между Пятой и Шестой авеню. С балкона здания, которое очень к месту называлось Домом свободы (Freedom House), Хук вместе со своей «частной армией» торжествующе приветствовал плотную толпу, собравшуюся внизу, на Брайант-сквер (Bryant Square). Его «команда... провела великолепную информационную работу», - заявил Набоков, который заслужил право греться в лучах славы. Набоков воспользовался завершающим мероприятием конференции для произнесения речи о «тяжёлом положении композиторов в Советском Союзе и тирании партийного культаппарата». Обращаясь к слушателям, теснящимся в зале Дома свободы, Набоков сетовал на то, как использовали Дмитрия Шостаковича на «конференции мира», чем заслужил оглушительные аплодисменты. А затем Набоков увидел «знакомого человека, который встал с заднего ряда и подошёл ко мне. Это был мой приятель по Берлину, с которым мы вместе работали в Omgus. Он тепло поздравил меня: «Вы и ваши товарищи организовали превосходное дело, - сказал он, - мы должны были устроить что-то подобное в Берлине»[99].

Этим вышедшим вперёд «приятелем» был Майкл Джоссельсон. Его присутствие на конференции в «Вальдорф Астории», а потом на собрании в Доме свободы, было вызвано чем угодно, но только не простодушным принятием приглашения Набокова. Джоссельсон находился там для выполнения инструкций своего начальника Фрэнка Уизнера, мастера тайных операций ЦРУ. «Превосходное дело» спонсировалось Уизнером, и Джоссельсон присутствовал там для наблюдения за вложениями. При содействии умного Дэвида Дубински, чьё присутствие в номере для новобрачных всегда было чем-то вроде таинства, ЦРУ обеспечило Хуку надёжный оплот в «Вальдорфе» (Дубински пригрозил, что профсоюзы закроют отель, если руководство не поселит его товарищей по интеллектуальной борьбе), оплатило счета (Набоков получил от Дубински крупную сумму цэрэушных долларов, чтобы доставить их в номер) и гарантировало широкое и сочувственное освещение в прессе.

Также и Мелвин Ласки прибыл из Берлина, чтобы увидеть, во что вылилась деятельность хуковского агитпропа (эти двое поддерживали связь с предыдущего года, когда Хук находился в Берлине в качестве «советника по вопросам образования» в американской зоне). Ласки был заинтригован конфронтационным характером Вальдорфской конференции, и особенное презрение он припас для Шостаковича. «Он был крайне робок, - утверждал Ласки впоследствии. - Он не хотел ни на чем настаивать. Но там были такие, кто говорил ему: «Есть вещи большие, чем вы, Шостакович, большие даже, чем ваша музыка, и вам придётся заплатить входную плату, нравится вам это или нет, во имя высшей цели»[100].