Книга Вино одиночества - Ирен Немировски

— Боженька, спаси папочку...

О матери — ни слова.

— Боженька, спаси мадемуазель Роз... Прости мне грехи мои. Помоги французам победить в войне...

4

Отгремела Февральская революция, следом за ней пришла Октябрьская. Утонувший в снегу город совсем одичал. Это случилось в осеннее воскресенье, в три часа дня. Обед, на котором присутствовал и Макс, подходил к концу. В комнате стоял густой дым сигар. Под обивкой мебели похрустывали пачки долларов и книги. Обедающие пили дорогой коньяк из низких круглых бокалов. Все молчали, рассеянно слушая глухие, днями напролет грохочущие где-то на окраинах города выстрелы, которых, однако, никто не боялся.

Элен сидела у Кароля на коленях, но он уже давно позабыл о дочери и лишь машинально проводил рукой по ее голове, как гладят, почесывая за ушами, собаку. Увлекшись разговором, он так сильно дергал ее за волосы, что она вздрагивала от боли. Нежности отца были грубоваты, но Элен безропотно терпела их и радовалась возможности досадить матери. Однако когда она попыталась ускользнуть, отец удержал ее:

— Погоди... Ты никогда не посидишь со мной.

— Мне нужно делать уроки, папа, — сказала она, целуя его смуглую руку с тонкими длинными пальцами, на которой красовалось выпуклое массивное кольцо, символ семейной кабалы...

— Делай их здесь...

— Хорошо, папа.

Он обмакнул в коньяк кусочек сахара и положил его ей в рот.

— На, Элен... — И сейчас же забыл про нее.

Они говорили о Шанхае, Тегеране, Константинополе. Пора было уезжать. Вот только куда?.. Опасно было везде, но угроза нависала над всеми, поэтому казалась временной и не слишком серьезной. Элен не слушала их, ей было все равно, в какую часть света ее забросит. Она слезла с колен отца и теперь сидела в красном кресле, делая уроки на завтра. Ей надо было выучить наизусть «die zwanzigste Lektion»[12], текст о дружной семье из книги для чтения на немецком языке. Элен тихонько повторяла:

— Eine glückliche Familie — счастливая семья. Der Vater ist ein frommer Mann — отец — скромный мужчина.

«Господи! — думала она, глядя на картинку. — Какие же дураки...»

«Счастливая семья» собралась в гостиной с синими стенами. Отец с кудрявой светлой бородой до груди, в сюртуке и тапочках, сидел возле камина и читал газету. Мать с тонкой талией, затянутой передником в оборках, смахивала пыль с безделушек на полках. Девушка играла на пианино, сидящий у лампы школьник учил уроки, а два малыша, рыжая собака и серый кот сидели на ковре посреди комнаты, «предаваясь», как говорилось в книге, «невинным развлечениям их возраста».

«Какой вздор!» — подумала Элен.

Она оглядела окружающих. Те не замечали ее, но для нее они тоже были всего лишь смутными тенями, без крови и плоти, с неясными, как в тумане, чертами. Она жила в своем выдуманном мирке, где была хозяйкой и правительницей. Достав огрызок карандаша, который всегда лежал у нее в кармане, и, поколебавшись несколько секунд, медленно, точно заряженное оружие, притянула к себе книгу и написала:

«Отец думает о женщине, которую встретил на улице, а мать только что рассталась с любовником. Они не понимают своих детей, а дети не любят их. Девушка думает о своем возлюбленном, мальчик о гадких словах, которые узнал в школе. Малыши вырастут и станут такими же. Книги врут. Добропорядочности, как и любви, на этом свете не существует. Все дома одинаковы. В каждом царят алчность, ложь и взаимное непонимание».

Элен остановилась, покрутила в руке карандаш, и на губах ее промелькнула едва заметная жестокая улыбка. Никто не обращал на нее внимания, и она могла вдоволь отвести душу. Едва касаясь карандашом бумаги, она снова принялась писать с необыкновенной быстротой и легкостью. Ее мысли только успевали рождаться, как она тут же формулировала и записывала их. Эта новая игра напомнила ей один зимний вечер, когда она наблюдала, как ее слезы катились, капали на руки и от мороза превращались в льдинки.

«У всех одинаково. У нас тоже так. Муж, жена и...»

Она секунду поколебалась и написала:

«Любовник...»

Зачеркнув последнее слово, она вновь с наслаждением написала его, потом зарисовала черточками и закорючками букву за буквой, пока оно стало совершенно нечитаемым и похожим на покрытого колючками то ли зверька, то ли растение. В нем было что-то диковатое, таинственное и зловещее, и это очень нравилось Элен.

— Что ты там такое пишешь, Элен?

Все с удивлением заметили, как, не сумев сдержаться, она дернулась, лицо ее медленно побледнело, осунулось и будто постарело.

— А! Вот что, но... Что ты там пишешь? Ну-ка дай сюда! — приказала Белла.

Крепко сжав руки, Элен продолжала молча комкать и рвать листок.

Белла подскочила к ней.

— Дай сюда!

В отчаянии Элен мяла дрожащими руками страницу книги, но плотный лист не под давался. Цветная картинка на гладкой глянцевой бумаге не рвалась. Она с ужасом чувствовала сильный запах краски и клея, который потом никогда не забудет...

— Да ты с ума сошла!.. Дай сюда немедленно!.. Смотри у меня, Элен! — закричала Белла вне себя от злости и, схватив ее за плечо, так яростно вцепилась в нее ногтями, что Элен почувствовала, как их острые кончики сквозь платье впились ей в кожу. Без единой слезы, стиснув зубы, она крепче было сжала книгу в руках, но та выскользнула и упала на пол. Белла схватила вырванную страницу, прочла несколько написанных карандашом предложений, с изумлением взглянула на картинку, и ее неестественно бледное лицо, несмотря на толстый слой грима, налилось кровью.

— Да она сошла с ума!.. — завопила Белла. — Жалкая, неблагодарная негодяйка! Несчастная врушка! Ты просто дурочка, слышишь?.. Если ты воображаешь себе, если осмеливаешься воображать подобные вещи, то хотя бы не пиши их, а молча держи в своей голове! Осмелилась тут осуждать родителей! Да еще каких родителей! Тех, что всем жертвуют для тебя, для твоего благополучия! Трясутся над твоим здоровьем, твоим счастьем! Неблагодарная! Ты хотя бы знаешь, кто это такие — родители?.. Для тебя они должны быть как святые! И ничто на свете не должно быть дороже них!

«И они еще требуют, чтобы я их любила!» — с горечью подумала Элен.

Дрожа от бешенства, мать подошла к ней, ее ненавидящие, полные гнева и страха глаза, сверкали.

— Ну, чего тебе не хватает, неблагодарная? Посмотри на себя. У тебя есть книги, платья, украшения! Посмотри на это! — кричала она; дернув за голубой эмалированный медальончик, Белла сорвала его с цепочки, и он покатился по полу. Она наступила на него каблуком и с яростью растоптала. — Нет, вы только взгляните на эту физиономию! Ни слова, ни капли сожаления! Ни единой слезинки! Ну погоди, дочь, я знаю, как наказать тебя! Это все твоя гувернантка! Она настраивает тебя против родителей! Она учит тебя презирать нас! Что ж, теперь она может собирать чемоданы, ты слышишь меня?.. Можешь попрощаться со своей мадемуазель Роз! Ты больше не увидишь ее!.. Ну надо же, а из-за нее ты ревешь!.. Только посмотри на нее, Борис! Полюбуйся на свою дочь! Из-за матери, из-за меня и тебя — ни слезинки! Но как только заговорили о мадемуазель Роз, она немедля стала паинькой!.. А! Ты даже соизволишь открыть рот? Посмотрим, что же ты нам скажешь.