Книга Чернокнижник - Максим Войлошников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я подумаю, смогу ли тебе помочь…
— Да, ты хороший химик, Гаврюша, может быть, нам вместе удастся посредством опытов подобрать рецептуру?
— Может быть, — усмехнулся Лодья, лелея совсем иной замысел.
Они с удовольствием выпили пенного пива из больших стеклянных кружек. Гавриил с детской непосредственностью любовался, подставив кружку солнечному лучу, игрой золотистого хмельного напитка в прозрачном сосуде. Стекло его очень интересовало, и немало времени он посвятил изучению его свойств в физической лаборатории у Вольфа. И здесь он уже посетил стекольную фабрику и постарался досконально разобраться в процессе изготовления хрупкого материала. Особенно привлекала его работа над окрашиванием стекла в разные цвета, и он дотошно выспрашивал мастеров о составе красителей.
Выбрав ближайшее новолуние, Лодья под благовидным предлогом уехал с утра в город Мейсен, лежащий в сорока верстах на северо-восток от Фрейберга, и всего в двадцати пяти от саксонской столицы — Дрездена.
Мейсен возник как город пятьсот с лишним лет тому назад, вырос на берегу Эльбы из старого королевского замка, возведенного в конце первого тысячелетия. В XV веке ему пришлось побывать в роли первой столицы саксонских курфюрстов, однако затем княжий престол был перенесен в Дрезден. В Мейсене же с той поры остался первый в Германии королевский дворец — замок Альбрехтсбург, величественное пятиэтажное строение из светлого камня с красными черепичными крышами и с круглой башней, поднимающейся со стороны реки.
Лодья приехал под вечер и успел прогуляться вдоль городской стены над Эльбой, любуясь темным силуэтом готического собора, вздымающегося над громадой королевского замка, и слушая стихающие крики и смех прачек на реке. Стемнело.
Ночь была безлунной, но подходы к замку, где уже три десятилетия располагалась фарфоровая мануфактура, снабжавшая весь цивилизованный мир своей изысканной продукцией, украшенной саксонскими скрещенными голубыми мечами, ярко освещались факелами и жаровнями и бдительно охранялись перекликавшимися часовыми в красных мундирах.
По самому краю света и тьмы, по этой колеблющейся под влиянием то раздуваемого, то затухающего пламени границе промелькнула какая-то тень. Затем она переместилась за спинами часовых на темную сторону башни, смутным пятном передвигаясь по ней вверх и иногда выдавая себя негромким скрежетом кости по камню, впрочем, остававшимся незамеченным курившими свои трубки часовыми.
В это время Иоганн Бетгер, которому исполнилось около шестидесяти, высоколобый, даже скорее с нависающим лбом, сидел в кресле в своем кабинете, заставленном книжными шкафами, и читал интересную книгу о неорганических красителях, написанную каким-то венецианцем. Кабинет был расположен, как и все его апартаменты, на верхнем, пятом, этаже башни. Поэтому скрип открывающегося окна был неожиданным для старика, ведь он только что закрыл его, избегая вечерней прохлады. Он поднял голову и близоруко прищурился. От окна отделилась темная фигура, и старый некромант содрогнулся от ужаса — он подумал, что настал час расплаты. Когда пришелец вышел на свет, от сердца хозяина немного отлегло — он оказался обыкновенным человеком высокого роста, светловолосым, хотя и невесть как попавшим на верх отвесной башни. Рука алхимика потянулась было к звонку, но в это время пришелец нарушил тишину, и рука замерла в воздухе.
— Господин Бетгер, только насущная необходимость заставила меня отвлечь вас от размышлений, — заговорил неизвестный негромко, с малозаметным чужеземным акцентом. — Однако вы должны полнейшим образом ответить на мои вопросы, иначе неминуема беда…
— Что вы хотите от меня? — почти прошептал Бетгер.
— Вы должны рассказать все, что вам известно о созданном вами фарфоровом производстве. Я знаю химию, и если вы попробуете обвести меня вокруг пальца, я это пойму сразу. Расплата неизбежна.
— Но я старик, и моя память совсем плоха… Все записи хранятся внизу, в лаборатории… — алхимик едва успел это вымолвить, прежде чем его взгляд натолкнулся на бездонные синие глаза визитера, и сердце его внезапно содрогнулось от непонятного ужаса.
Он тотчас переменил решение и покорно принялся излагать все, что знал, и это продолжалось долго. Пришелец иногда делал записи грифелем на бумаге, как видно, не во всем надеясь на память. После нескольких часов беседы, поблагодарив ученого в учтивых выражениях, незнакомец повернулся и проворно вылез в окно. Послышался слабый скрежет по камню, говоривший о том, что он воспользовался кошками, применяемыми горцами для лазания по скалам. Бетгер быстро подхромал к окну и выглянул. Никого не было видно — визитер, вероятно, в совершенстве знакомый с техникой скалолазания, исчез. Казавшиеся крошечными часовые внизу как ни в чем не бывало продолжали свой обход…
На самом деле Иоганн Фридрих Бетгер умер в 1719 году, возможно, отравленный саксонским королем Августом II Сильным, который держал его в заточении, пока не был изобретен знаменитый саксонский фарфор.
Итак, новый студент Генкеля вовсе не был услужлив, как надлежало славянину, чье имя в европейском языке обозначало раба, — славе, слэйв, скьяво — и не питал склонности к тихим кабинетным занятиям и усидчивой отработке навыков. В холодное время года они посетили несколько металлоплавильных заводов, и это заинтересовало его больше всего. Он самостоятельно повторил экскурсии, пропадая на заводах целыми днями — так его влекли к себе пышущие пламенем и кипящие расплавленным металлом металлургические печи. Казалось, ему нравилось наблюдать, как неподатливый металл благодаря огню покорно принимает предначертанную человеком форму. Он дотошно вникал во все особенности выплавки свинца, меди и стали.
И сам огонь словно манил его. Он мог часами смотреть на бушующее пламя — так иногда хищный зверь, замерев, наблюдает за игрой костра, разожженного молнией…
Кроме того, как уже заметил горный советник, Лодье доставляло удовольствие производить химические опыты, сопровождаемые бурными реакциями — взрывами, выделением огня и густого дыма, а также резких запахов. Казалось, обоняние играло важную роль в его исследованиях. Он с величайшей охотой пользовался великолепной химической лабораторией своего учителя. Яркое разноцветное пламя, фосфорическое свечение, ослепительные искры со вспышками — вот что привлекало его. Его забавляло изменять цвет и температуру огня путем добавления солей и подбором состава топлива. Особенный же интерес Лодья проявил к тем химическим процессам, которых его учитель не хотел касаться, так как они были связаны с реакцией соединений ядовитого мышьяка, сопровождавшейся выделением в больших количествах белого зловонного дыма и образованием смертельно опасных веществ.
Разумеется, горный советник не разделял его оптимизма и весьма порицал нового студента в письмах в Российскую академию.
Но весной, в конце апреля, произошло событие, которое нарушило сложившуюся традицию.
— Эй, Гаврила! Пляши — тебе письмо! Наверное, от симпатичной полонезки!
Соученик Вертоградов теперь вечно пребывал в приподнятом настроении, после того, как Гавриил снабдил его всесторонними сведениями о секретной технологии изготовления фарфора, что называется, из первых уст. Именно тогда зародилась в нем поначалу безобидная, но в конце — роковая страсть к вину. Страсть человека, наделенного талантом и воображением, но не имеющего той внутренней крепости и мощи, какой обладал его старший товарищ.
