Книга Мир юных - Крис Вайц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я. Джефф признался мне в любви… Эй, Умник! Ты тут?
Питер. Что?! (Слепит меня своим фонарем на лбу.) Подруга! Чего ж ты молчала?
Я. Вот говорю. Убери фонарь, а? У меня щас глаза вылезут.
Питер. А ты? Что сказала? Что сделала? Дала ему?
Я. Чего? Нет! Не та, короче, обстановка.
Питер. Эх, подружжжка! Говорил я тебе, страшно интересное это занятие – вылазка из лагеря. Ну и?
Его лица мне толком не видно, но я и так знаю, что одна бровь сейчас поднялась домиком.
Я. Ну и ничего.
Питер. Ты его не любишь?
Я. Я больше этого слова не признаю. Любовь, она типа из прошлого. Когда были свидания, ужины, походы в кино, свадьбы, дети и всякое такое. Любовь, блин, штука вечная. А мне сколько осталось? Два года?
Питер (чуть ли не орет). Так в этом же и романтика! (Злится.) Не сечешь? Конец света! Только сейчас и влюбляться. Когда еще-то?
Я. Нет. Сейчас все просто в ужасе, вот и врут себе, что кого-то любят. А сами даже значения слова не понимают.
Питер. Да какая разница? Хватит стоять в сторонке. Игра почти кончилась.
Я. Ну-ну, приятель. Ты прям мужик!
Питер. Закройся. «Значение слова»! Значение слова – само слово. Важно его сказать! Он по тебе точно сохнет.
Я. Кто?
Питер. Уф, ну ты и паршивка! Значит так, не хочешь его сама – отдай мне.
Я. На здоровье.
В груди вдруг как-то странно бумкает. Ревность? Еще чего.
Перед нами вырастает человек в белом балахоне.
Я визжу – ладно, да-да, визжу, как девчонка – и шарахаюсь назад. Питер тычет в него стволом и орет: «Стой, где стоишь! Не двигайся!»
Он не двигается. Совсем. Как мертвый.
Черт! Это манекен! В каком-то балахоне.
На груди – знак: черный крест на красном фоне. Костюм супергероя? Но на голове… белый остроконечный колпак.
Наряд куклуксклановца.
Я. Смотри!
Питер. Вижу. Какого хрена?
Я оглядываюсь. Ага, это не столы, а стенды. Значит, тут выставочный зал. Мы с Питером расходимся, обшариваем витрины. Мне попадается копия Корана и фото коленопреклоненного Малькольма Икса. Приятное у него лицо.
Питер. Ого, я, кажись, нашел черновик Декларации независимости.
Я. Ха-ха.
Питер. Серьезно!
Я. А-а.
В следующей витрине лежит мятая бумажка. На ней отпечатано на машинке:
Апрель, беспощадный месяц, выводит
Сирень из мертвой земли, мешает
Воспоминанья и страсть, тревожит
Сонные корни весенним дождем[3].
О да, братец, в самую точку! Раньше жизнь была прекрасна, а теперь – отстой. Что толку расти и колоситься, если так и так подохнешь? Здорово этот Элиот подметил. С другой стороны, когда живешь в апокалипсисе, все типа обретает смысл. Если тебя бросили, по радио почему-то крутят песни только про твою дурацкую беду.
Может, разбить стекло и спереть умного Элиота? Для Джефферсона. Ему нравятся длинные невразумительные стихи. Нет, как-то это… нехорошо, хотя создатели выставки уже и умерли.
Питер. Ух ты, всегда мечтал о собственной копии Библии Гутенберга.
В витрине перед ним лежит толстая книга.
Я. Эта книжка есть на картинах наверху.
Питер. На «И-бэй» за нее отвалили бы немало.
В самом конце стены в разукрашенной коробке – игрушки.
Те самые игрушки.
Я хватаю Питера за руку.
– Чего? – дергается он.
А потом, кажется, понимает.
Но, конечно, не до конца. Он ведь не читал целый год сказки Чарли.
Чарли, мой маленький братик, моя обезьянка в пижаме с «Молнией Маккуином». Теплый после ванны, пахнет фруктами. На круглом лбу – крошечный шрам от «встречи» с кофейным столиком; пальчики скользят вверх-вниз по моей спине, барабанят аккорды, пока я читаю вслух истории про Винни-Пуха. Глазенки Чарли бегают по строчкам, но лишь для виду.
Он смышленый мальчик, хотя с чтением не спешит – думает, если научится, я брошу ему читать. Боится оставаться ночью один и просит «совета, как бы поскорее уснуть». Поэтому иногда я провожу ночь в его кроватке – в окружении плюшевых игрушек и запаха безгрешности. Щечки у Чарли мягкие и свежие; он прижимается ко мне, как утопающий моряк, и забрасывает глупыми вопросами, пока не заснет.
Поднимаю очки на лоб, привыкаю к тусклому свету Питерова фонарика. В витрине полукругом сидят плюшевые зверюшки – старые, замусоленные и залюбленные до облысения. Пух, Иа-Иа, Тигра, Пятачок. Настоящие. Прототипы книжных. Кто-то когда-то говорил мне, что они хранятся здесь, а я забыла.
И меня уносит, окутывает прошлое. Прыжки из засады, жаркие обнимашки. Щекотка, поцелуи и заурядные страхи. Верните мне его!.. Я сдаюсь. Хочу к Чарли, в вечную тьму, отыскать его там, прижать крепко-крепко и укрыть ото всех бед.
Питер. Пошли. (Тянет меня.)
Я. Куда?
Питер. Ребята ждут.
Вытираю глаза и опускаю очки на место.
Еще полчаса брожения в темноте – и мы натыкаемся на дверь с надписью: «Южное хранилище». За ней лестница.
Внизу бесконечный этаж – размером с городской квартал, не меньше, – с металлическими полками. Полки, полки, полки… Миллионы книг, все знания мира.
Я. Прям как в «Обители зла».
Питер. Клево. Я попал в видеоигру.
Я (в тысячный раз). Умник!
Ничего.
И вдруг – шорох.
Питер. Слышала?
Я. Нет. Да. Увы.
Я. Джефферсон? Ты где? Прием.
Рация пищит и трещит, слов не разобрать.
И снова тишина. Прочесываем весь этаж – пусто. Находим только очередную лестницу вниз и попадаем в такое же точно помещение с длиннющими каньонами книжных полок.
На четвертом – или пятом? – этаже с полками снова раздается шорох.
Питер. Твою мать.
Я. Сматываемся?
Питер. Умник! Хорош фигней страдать, выходи!
Шорох за спиной.
Я (в рацию). Джефферсон?