Книга Синдром пьяного сердца - Анатолий Приставкин

Я же остался у затухающего костра с дорожной картой на коленях. Никто бы, наверное, не поверил, что меня как водителя не столько волновала завтрашняя трасса: мосты, заправки, места ночевки, – сколько населенные пункты по дороге, в которых мы зальем корыто… У первого же ларька, который нам встретится. Да никому не доверю, сам наполню до краев!

Был у меня знакомый, служил за границей, частенько бывал на разных посольских приемах. Однажды пожаловался, что там сильно (или насильно) накачивают нашего брата, и он после мучительных попоек, хотя дома приложиться к рюмочке он совсем не прочь, приспособился: стал брать для запития воду, а приняв водку и подержав во рту, сплевывал ее в бокал с водой… Ну а воду потом незаметно менял.

Вдруг с неприязнью подумалось: это же изуверство по отношению к водке (да небось самой лучшей!) и к самому себе… Ну разве это жизнь – мучиться на приемах и до смерти бояться проглотить лишний грамм!

Нет, нет, такой трезвой и пресной заграничной жизни я и задарма не хочу. А тут еще в одной газетке мне попалась целая статья-инструкция о том, как во время коллективных пьянок, банкета, скажем, свадьбы и тому подобного, меньше выпивать. Про «больше выпить», конечно, ни слова: об этом и так все знают.

Но я бы повторил, особенно в тот несчастный вечер, что это изуверство – явиться на праздник и при этом соображать каждую минуту, как бы ничего не пить.

Так посиживал я в горестных размышлениях, не торопясь в палатку. Да и что за ночева, когда не горло, а душу сушит. Можно переспать на голодный желудок, говорят, даже полезно, но уснуть, когда мир в одночасье стал другим…

Был порыв: оседлать машину и рвануть куда-то в ночь в поисках потерянного счастья. Но я отмел это как наваждение.

Вернулся Борис из леска с какой-то железякой в руке и уведомил нас, что разыскал отличный якорь и уж завтра на зорьке мы надергаем матросиков… А то, глядишь, вытащим и щучку.

– Зачем? – спросил я без интереса.

– Ну как – зачем… – Борис был на взводе и говорил слишком громко. – А зачем вообще рыбалка?

– Да. Зачем? – повторил за ним я.

В общем, поговорили.

Наутро я разглядел находку: стальная блестящая болванка, остроконечная, с тремя бронзовыми поясками посередке. На уровне поясков была приторочена крепкая веревка.

Борис завтракал в полном одиночестве, а болванка валялась на траве у его ног.

– Что это?

Он обрадовался моему вопросу и объяснил, что это головка от снаряда, которую он подобрал в лесу.

– Не бойся, она не взрывается… – добавил он.

– Я ничего не боюсь, – сказал я. И подумал, что боюсь лишь остаться еще на один вечер без водки. Но произнести это вслух было бы жестоко по отношению к Борису.

Мы подхватили необычный якорь – он прилично весил и был гладок и холоден на ощупь – и побежали на рыбалку.

Ловилось, надо сказать, в то утро замечательно, и мы отнесли удачу на счет нового якоря, который прекрасно держал на ветру резиновую лодку. Настроение поднялось, и помню, я бодро воскликнул, указывая на якорь, что Дуля нас не подвела.

И Борис подхватил, сразу признав за ней это имя:

– Дуля была на высоте!

И пошло: «Дулю ты не забыл?», «Нужно Дулю взять, сегодня сильный ветер?», «Где наша Дуля?»

Понятно, с тех пор с ней уже не расставались.

Мы швырнули Дулю в багажник машины, не отвязывая веревки, и там она, среди прочего инструмента, проехала с нами по разным дорогам, напоминая о себе металлическим позваниванием на колдобинах.

Но неудачи, начавшиеся с пустой фляги, преследовали нас: на какой-то строящейся дороге, всего-то пара километров объезда по гравию, ревущий, как чудовище, рефрижератор забросал машину камнями и, как мы ни жались к обочине, вдребезги разнес переднее стекло. А у города Луга, где мы заночевали на озере, нас еще и обобрали, стащили резиновую лодку, которую мы поленились свернуть, надеясь застать утреннюю зорьку.

Застали мы поутру лишь милицию, которая нас допросила и составила акт, для чего пришлось проделать изрядный крюк в районное отделение, и все это совершенно бесполезно. Лодку так и не нашли.

В то время как местные блюстители изучали обстановку, наш друг Емил прятался в кустах, но делал это так неловко, что его сразу заметили. Никаких документов, правда, не спросили, и никакого вообще интереса ни к Емилу, ни к нашей любимице Дуле проявлено не было.

Она валялась на траве, поблескивая серебряным боком. Один из милиционеров даже споткнулся о нее, но посмотрел и прошел мимо.

Зато нам повезло на Псковщине, в пушкинских местах. Мы остановились близ Михайловского, на речке, на зеленом лужочке, а под вечер к нам подвалили еще два автобуса из Риги: рабочие с радиозавода решили на природе отметить любимый праздник Лиго. То же, что у нас праздник Ивана Купалы, когда ночью парни и девицы прыгают через костер, бросают венки в воду, загадывая судьбу, ищут волшебный цветок папоротника.

Едва мы расположились на ночлег, как развеселые рижане пришли к нашей палатке с бочонком пива и кружкой…

– В такую ночь, – сказали, – спят только глухие… И те, кто ничего от жизни уже не хочет… Вы же не из них?

– Мы не из них? – спросил я Емила.

– Нет! – отвечал он, оживляясь.

Мы с Емилом оставили свои теплые спальники и прямо-таки нырнули в чужой праздник… Как в омут, с головой.

Люся и Борис на уговоры не поддались.

Борис переживал потерю лодки, которую мы взяли у его приятеля и за которую надо было теперь расплачиваться, а Люся просто не хотела видеть никого из чужих. «А венок? Что венок… Я про себя и так все знаю», – заявила она. И спела из известной песни про венок из васильков: «Твой поплывет, мой потонет…»

Как в воду глядела. Но это потом, потом…

Пили на празднике Лиго и вино, и пиво, и при этом совсем не было пьяных. А еще было давно не испытанное, но такое естественное желание всласть побеситься, что мы и делали, хоть не очень умело. С криком прыгали через огонь, где полыхала старая резиновая шина, играли в забытые нами игры, при которых вызывающе доступные для объятий девчонки должны были нас угадывать и даже – о господи, так до замирания сердца – целовать…

Мы не преминули захватить и свою фляжку, которая успешно ходила по кругу, из нее отхлебывали прямо из горла, на этот раз она была полнехонькой.

В палатку я вернулся под утро, волоча от усталости ноги. Емил явился еще позже, когда рассвело. Он дрожал от холода и от восторга, пережитого ночью, в которой были и ночные купания с обнаженными девушками, и даже что-то еще… Чего мы знать не должны…

От наших громких голосов проснулся Борис, буркнул из спальника:

– А папоротник, не заметили… Цвел?

– Цвел! – отвечал с торжеством Емил. И добавил, засмеявшись: – Там все цвело.